Жила на свете Женщина, и было у нее трое детей. Старший – мальчик, средняя – девочка, а младший… он и человеком-то зваться не мог. Ни рук, ни ног, ни глаз, ни ушей. И не было у него ни души, ни сердца. Ни живой по-настоящему, ни мертвый – просто груда камней да случайные вещи. Но Женщина все равно любила и жалела его, младшего и желанного.
Больше всего на свете желала она вдохнуть жизнь в свое дитя. Надо сказать, была она мудра, да к тому же немножко колдунья. Имелись у нее способы. Неживое станет живым, каменное заговорит и прозреет, странное дитя научится смеяться и плакать, если много-много счастливых людей добровольно и радостно поделятся с ним частичками своих душ и сердец.
Души и сердца счастливых людей – они такие… Чем щедрее себя раздают, тем богаче становятся.
Только где же взять столько счастливцев? Много вокруг разных людей – деловых, требовательных, усталых, унылых, умных, глупых, рассеянных… а вот тех, кто лучится счастьем, – раз-два и обчелся.
Тогда Женщина решила научить их создавать свое счастье. Она очень старалась, но, оказалось, не каждому нужен такой подарок. Взрослые люди уже успели полюбить свои проблемы и болячки. А вот дети… Дети еще не разучились смеяться. И Женщина собрала множество детей и постаралась научить их радости. Но и тут возникла проблема. Ведь мало самому быть счастливым – нужно еще и уметь дарить радость. А это под силу лишь людям добрым, волевым, сильным и трудолюбивым.
«Так пусть они и будут такими», – решила Женщина. И взялась за дело. Вскоре она трудилась уже не одна. Множество помощников работало с ней рука об руку. Хорошая идея всегда найдет отклик.
Трудное это было дело, очень трудное. Но если во что-то верить, это свершается. И дитя начало жить. Иногда болело, иногда не слушалось, иногда страдало, но жило. Оно видело, слышало и радовалось. Оно стало настоящим, смотрело на мир тысячами глаз, говорило разными голосами, играло и работало тысячами рук.
И все были рады стать на время его частью. Ведь пока люди помогали ему, жили с ним одной жизнью, они оставались сильны и едины.
Я тоже была такой частицей. Иногда – зорким глазом, иногда – чутким ухом, иногда – мурашками на коленке, иногда нервом.
Я была там.
Я все помню…
А может быть – есть такой закон? Не озвученный с трибун, не пропечатанный в солидных книгах с твердыми, как железо, корешками. Неписаный закон.
Очень простой – все не случайно.
А может и нет. Может, все события, имена, улыбки, перемены погоды, чей-то остановившийся взгляд, потерянные книги, странные сны – может, все это сыплется на всех, как ледяная крупа в ноябре, и только один из тысячи догадается глупо высунуть язык и попробовать – каково это на вкус?
Не знаю.
Просто иногда что-то случается. Привычный мир перестает однообразно вращаться и поворачивается незнакомым бочком. Стоп. Отправная точка. Дальше сам решай. Быть или не быть. Только скорее, не то решат за тебя. И поплывешь ты как галоша до первого поворота – думая о том, что ты и не галоша вовсе, а старинная каравелла с поскрипывающими мачтами.
Страна менялась, законы менялись, все менялось. И каждый плыл в меру сил – как мог. Менялась и школа, конечно. Потому что нужно меняться и людям. Какими они должны были стать, эти новые люди, виделось весьма туманно, но все старались как могли.
Поэтому на нас, как на сухумских обезьянках, часто делались эксперименты.
Чего только в то время не было!
Система Шаталова – конспекты, конспекты, бесконечные конспекты, схемы и рисунки – наизусть, до одури. Это потом, много лет спустя, внезапно оказалось: Шаталов был психически нормальным человеком, а не скрытым фашистом, как мы его себе представляли.
Уроки родного края. Ну, это просто луч света. Сидишь себе, втихомолку делаешь домашку по математике, а милый усатый нянь тихо читает татарские народные сказки.
Музейные уроки. Тоже хорошее дело. Потому что мы вообще не учимся, а едем, естественно, в музей. Очень хорошая задумка, потому что целый день нет алгебры.
Уроки профориентации. Тут, друзья мои, тесты. Море тестов. Хитро зашифрованных и жутко времязатратных. А в результате тебе выносят вердикт: «человек – природа» или «человек – машина».
И полный апофеоз – уроки сексологии. Да-да, потому что начало девяностых, и без этого никуда и никак. Ведет их странно накрашенная нервная женщина, которая, к слову, оказывается одноклассницей моего папы. Дома я изображаю ее, а папа валяется со смеху.
И вот, наконец, приплыли. МХК. Мировая художественная культура.
Она не вошла в класс, а впрыгнула. Перескочила порог кабинета физики и улыбнулась.
За окнами висел осенний полумрак, синие вельветовые занавески вызывали тоску, но включить свет никто не удосужился. Шестой урок как-никак, народ подустал. Народ домой хотел. И в нашем родном классном кабинете удерживало только обещание новизны, этакой экспериментальной свежатинки.
Итак, она впрыгнула. И сразу засмеялась. Была она маленькая, худая и кудрявая. А когда заговорила – быстро и весело, то показалось, заговорили и ее руки – так легко и красиво они жестикулировали.
– Моя фамилия Гринбаум. Вы можете перевести слово «гринбаум»?
Мы настороженно молчали. Неизвестно, чего ждать от такой непонятной женщины. За восемь лет в школе всякого насмотришься, видали мы и таких: на вид-то добрая да веселая, а потом прижмет – только держись.
Она быстро нарисовала на доске дерево с листочками.
– Ну вот. С немецкого это переводится как «зеленое дерево».
– Мы будем учить немецкий? – спросил кто-то с вызовом.
– Нет. Мы будем заниматься культурой.
Несколько человек закатили глаза.
Но она заговорила – быстро, складно, смешно, – и сразу стало понятно: и скучно не будет, и семь шкур не сдерут.
А потом объявила викторину.
Кошмар.
При словах «викторина», «конкурс», «соревнование» на меня всегда находили нервное остолбенение, приступ тупизма и желание залезть в шкаф. Только раз в жизни, в первом классе, я победила в каком-то очень локальном конкурсе и получила награду – картонный кружочек с нарисованным котенком, подвязанный на шерстяную нитку. И эту, прости господи, медаль я хранила в шкатулке вместе с другими ценными вещицами много лет!
– Кто назовет автора картины?
Молчание. Я подняла глаза на репродукцию, и давно знакомый образ радостно отозвался в памяти. Я робко подняла руку.
– Рафаэль?
– Правильно! – обрадовалась Гринбаум. – А теперь… В углах этого дома нет ни одного острого угла. Архитектор, конечно же…
– Гауди! – выкрикнула я.
– И это! Тоже! Правильно! А теперь фото!
