Утренняя Москва встретила прибывший из Владимира поезд чистым небом, ослепительным солнцем и гулким перезвоном колоколов. Громко кричали на привокзальной площади извозчики, и суетился народ.
В последние сентябрьские дни прозрачный и теплый воздух казался напоенным особенным и свежим ароматом. Среди трепещущей на ветру пряной зелёной листвы то там, то здесь проглядывали багряные и желтые листья. Москва была особенно хороша в этом щедром осеннем буйстве природных красок.
Ранним утром задолго до прибытия поезда приказчик Ефим Силыч Григорьев с двумя работниками приехали на вокзал встречать хозяев. Увидев выходящих из вагона фабриканта с женой и дочерями, поспешил к ним подойти.
– Здравствуйте, Ефим Силыч. Давно ли здесь? – поинтересовался Ухтомцев.
– Здравствуйте, Иван Кузьмич. Почитай, с пяти утра: как приехали, так и стоим, – охотно ответил Григорьев.
– А вы вчера отправляли экипаж за братом в гостиницу, как я просил?
– Отправляли, а как же. Да, только они сами вчера ехать наотрез отказались. Просили передать, что приедут, когда вы уже дома будете. Объяснили, что без вас им одним в вашем доме быть ни к чему, – пояснил приказчик, снимая картуз и вытирая вспотевший лоб.
– Узнаю брата. Хорошо. Как дела? От Александры Васильевны есть известия? Что, Гаврила Андреевич заезжал или нет? Пётр заходил?
Приказчик кивнул и принялся отчитываться:
– Матушки вашей дома нет, Архип передал, что они уехали в Архангельск. Гаврилу Андреевича видел вчера, – просил передать, что заедет к вам сегодня вечером. Да, забыл сказать… Архип, когда заходил, всё спрашивал, не знаю ли я, когда вы вернетесь? Говорит, что братец ваш Петр Кузьмич недавно чуть было не помер, сердце прихватило, а потом он куда-то и сам из дома скрылся.
Ольга Андреевна с тревогой посмотрела на мужа.
– Как скрылся? А сейчас-то он дома? – нахмурился Ухтомцев.
– Этого я уже и не знаю, Архип рассказал, что никто из соседей не видел, как Петр Кузьмич куда-то из дома выходил. Больше не знаю, – озадаченно развёл руками приказчик.
– А что Архип-то искал его? Не знаешь, у него хватило ума не заявлять в полицию?
Но Григорьев сразу же помотал головой:
– Нет, нет. Что вы! В полицию он не ходил, никуда не заявлял, он вас дожидается. Но может, Пётр Кузьмич скоро объявится? Архип ещё сказал, что обошел все кабаки и трактиры, куда Петр Кузьмич захаживать любил. Но никто из половых Петра Кузьмича не видел. Как корова языком слизала, – добавил он.
Ухтомцев хмыкнул:
– Слизала, говоришь. Это да…
Дело в том, что Петр Кузьмич имел среди братьев прозвище «коровье копыто», которое приклеилось к нему ещё в детстве. И хотя это прозвище почти забылось и никогда не произносилось вслух, когда все они выросли, нет-нет, а старшие иногда вспоминали его в разговоре между собой, когда действия непутевого брата особенно им досаждали. Будучи хилым и довольно болезненным ребенком, Петр тем не менее любил проказничать, как и все нормальные мальчишки. Однажды в деревне он улучил момент, когда доившая корову баба отлучилась по нужде, и сам полез к корове доить, зачем-то дернув бедную животину за хвост. Корова не стерпела и пнула обидчика так, что тот отлетел к стене, разлив два бидона с молоком. За эту проказу Александра Васильевна велела отодрать сыночка Петрушу розгами, «но не больно, а для острастки». Что и было исполнено под свист и смех подглядывавших за экзекуцией через щель в сарае обоих братьев, которые еще и выкрикивали:
– Эй, коровье копытце!
И хотя Петр после того случая не перестал озорничать, к коровам он никогда больше не лез, и за хвосты их больше не дергал. Но обидное прозвище так и пристало к нему.
Петр злился на братьев, когда те дразнили его. Сдачи дать не мог, трусил, поэтому бегал жаловаться к матушке. Ну а та наказывала, не слишком разбираясь, кто из них прав, а кто виноват. Кто попадался ей под горячую руку, тот и получал подзатыльник. Со временем в глаза его больше так не называли, ну а за глаза кто же запретит?
– Выгружайте багаж, – сказал Ухтомцев и вместе с женой отошёл от края платформы. Дочери с француженкой и Дашей с любопытством разглядывали снующих на второй платформе людей.
Ольга слушала щебетание дочерей и скучающим взором наблюдала за толпившимися на другой стороне платформы людьми. Обернувшись, заметила, как муж кому-то машет, подзывая к себе. Она посмотрела в ту сторону и увидела, как от черной ажурной решетки отошёл мужчина, одетый в модный светлый костюм, ладно подогнанный к его подтянутой фигуре, и стремительной энергичной походкой направился к ним сквозь толпу. И чем ближе он к ним подходил, тем её сердце билось всё сильней и сильней.
Это был инженер Яков Михайлович Гиммер.
Приблизившись, он остановился возле Ивана Кузьмича и Григорьева, поздоровался и заговорил с ними. А она так и замерла на месте, не в силах оторвать от него взволнованных глаз. Его появление на вокзале среди встречающих оказалось для неё полнейшей неожиданностью и подействовало просто ошеломляюще.
– Что же вы, Яков Михайлович, стоите возле ограды? Подпираете решетку, чтоб не упала? – спросил, улыбаясь, фабрикант, крепко пожимая протянутую ладонь инженера. Иван Кузьмич пребывал в прекрасном расположении духа.
– Не в моих привычках мешать, – ответил Гиммер и спросил: – Позвольте, поздороваться с вашей супругой?
Ухтомцев согласно кивнул. Яков Михайлович развернулся и направился к Ольге Андреевне. Она, помедлив, пошла ему навстречу.
– Здравствуйте, Ольга Андреевна. Рад видеть вас в добром здравии, – произнес Гиммер, подходя и приподнимая фуражку.
– Здравствуйте. Вы так любезны, пришли встречать, – сказала она и смущенно осеклась, увидев, с какой радостью и откровенной, ласкающей нежностью он смотрит на неё.
– Ваш супруг попросил меня приехать, – объяснил Гиммер, открыто любуясь её милым порозовевшим лицом, забыв про всякую осторожность.
– Вы, наверное, устали и не хотите сейчас видеть… посторонних? – спросил он.
– Нет, не устала. Вы не должны так думать, – сказала она, намеренно не договорив фразу и счастливыми сияющими глазами глядя на него.
– Вы правда так думаете? – с надеждой спросил он.
– О чем? – удивилась она.
– Что я не должен так думать, – объяснил он и улыбнулся.
Она не ответила.
– Вот и осень… Летом на даче хорошо, много солнца, света, работы, – проговорил Гиммер, вспомнив их счастливые мгновения в садовой беседке.
– Всему когда-нибудь приходит конец, даже лету, – ответила Ольга Андреевна, мягко улыбаясь.
Она посмотрела на мужа. Тот вроде бы слушал, что говорит Григорьев, а сам незаметно следил за женой и инженером: «Эге-ге. А ведь немчик этот с моей Ольги глаз не сводит… Неужто приударить задумал… Да нет же. Мерещится. Вот же какая, братец ты мой, чертовщина на свете. А у Ольги-то, у Ольги! Как будто бы и лицо взволнованное, да что же это с ней, черт побери! А если уже успели поладить?»
