Ей было уже 23, а жизнь всё никак не начиналась. Жизнь явно опаздывала. И она, Людмила, с детства везде опаздывала. Учительница ей однажды так и сказала: «Когда-нибудь ты опоздаешь на поезд, и он уедет в твою судьбу без тебя». Теперь это казалось пророчеством, а что делать? Купить дешёвого вина, пить из горла в одиночестве да покуривать на балконе.
Она была второй дочерью, поздним ребёнком, неожиданным результатом привезённой из деревни дедушкиной настойки, многих лет скандалов и, наконец, материнского эскапада: «Да срать тебе на дочь! Алкаш! Я всё это тянуть должна?! Одна?! Всю жизнь?! Надоело! Тоже пить буду, сопьюсь и пусть!..», – и присосалась распущенным ртом к полуторалитровой бутылке горькой мутной жидкости. В ту ночь они зачали Люду.
О беременности Людина мать узнала с опозданием: уже на одиннадцатой неделе, когда живот вполне оформился, а цикл определённо прекратился. Новость восприняли не то чтобы шумно. Он услышал из ванной шипение: «Ёб твою мать», – и пошёл к друзьям праздновать, прежде заскочив в магазин.
Старшенькая, Оленька, была отличницей, маминой дочкой, умницей, помощницей, надеждой и гордостью. Люда была папиной. Просто – папиной. Она сидела на толстой жопе и смотрела на яркую страницу, где был изображен утопающий мальчик, который кричал: «О-о-о!».
– Какая это буква?
Молчание.
– Я же уже сто раз тебе сказала! Ну? Что написано?
– Помогите.
– Что «помогите»? Где? Люда, буква какая?
– Буква «помоге».
– Очень творчески! – одобрил папа.
– Я уже не знаю, как объяснять. С Оленькой таких мук не было. – И дальше – истошный звук.
Этот материнский стон Люда помнила и теперь, в 23. Он как будто бы на всю жизнь поставил ей диагноз: дебилизм, окаменелое нечувствие, вечное злое одиночество. «А что делать?» – сквозь дым проговорила в пустоту.
В этом месяце ей отказали два издательства. Не этого она ждала полгода. И не за тем год писала.
В литературный институт не взяли: провалилась на первом же этапе. А Надька, дурочка, которая поехала с ней просто за компанию, прошла. На эту Надьку, говорят, даже Рейн выходил посмотреть. А она, мол, поулыбалась и гордая уехала исполнять свою мечту: поступать в МВД. К тому моменту Люда с ней общалась с натянутой вежливостью.
Зато на филфак в педагогический взяли с распростёртыми, но на втором курсе отчислили. Люда восстановилась, но с четвёртого курса ушла сама.
Когда отчислили из университета, ей было полных 19 лет. Из студенческого общежития её, конечно, выселили, поэтому она поселилась в квартире малознакомого Алексея из бизнес-колледжа.
Познакомилась она с ним ещё на первом курсе в клубе. Соседка по комнате, тёзка-третьекурсница, уже знала, что в клубе пить дорого, потому там – только символически, а накатить по-взрослому лучше дома, то есть в общаге. Сощуриваясь, четыре студентки пили водку из чайных чашек. Старались делать глотки побольше и пропускать её прямо в глотку, но совсем миновать язык никак не получалось, поэтому, опрокинув чашку, они то высовывали язык и быстро обмахивали его руками, пытаясь остудить струями холодного воздуха, то по-мужицки занюхивали плечом, а то и ничего не делали, только, зазывно смотря на подружек, героически причмокивали: «Мягко пошла».
