В то утро (грёбаное утро, чего стесняться) сорокалетний Александр Оленичев – он же Саша Олень в тех случаях, когда безбожно тупил, – окончательно решил для себя, что больше не хочет иметь никаких общих дел с государством, никаких контактов с любыми его представителями, начиная от сотрудника ППС и заканчивая… кто там у них за старшего?
В военкомат позовут для сверки данных – лесом! Заехать в МРЭО, чтобы обновить водительское удостоверение – постный шиш вам баян, со старым поезжу, пока не остановят, а там и машину продам. Стану старым пердуном, опирающимся на ходунки – ноги моей в собесе не будет, так и знайте. В гробу я видал ваше «всё для блага человека»! Моль ничтожная для вас человек!
Такие мысли пронеслись у него в голове, когда два дюжих молодца в серых толстых куртках с надписью «ФССП» на спинах попросили сесть в обляпанный грязью серебристый «шевроле» (не попросили, а поставили ультиматум). Ольга Алексеевна уселась впереди, а два богатыря с мрачными лицами зажали Сашку с двух боков на заднем сиденье. Было тесно, пришлось сдвинуть локти, практически сплющиться, в то время как дюжие молодцы ни в чем себе не отказывали, устроились как в салоне бизнес-джета.
Именно в этот момент, пока «шеви» еще не тронулся с места, Сашка ощутил себя даже не кралькой сраной, лишенной прав и гражданского самосознания, а тем маленьким кусочком кральки, который обычно помещают в баночку и относят в поликлинику на анализы.
– Чего без наручников? – огрызнулся Олень. – Обезвредили опасного рецидивиста, а везете без наручников. А вдруг я вырвусь?
Богатыри и ухом не повели, сидели так, будто никого между ними не было. Зато откликнулась Ольга Алексеевна.
– Пятнадцать суток хотите? – спросила она, не оборачиваясь.
– Нет.
– Тогда давайте молча, пока я добрая.
Машина покинула парковку перед зданием службы судебных приставов и выехала на улицу. Пока стояли на оживленном перекрестке со сложным пропускным режимом, Ольга Алексеевна наставляла:
– В споры с судьей не вступайте. Признавайте всё, ни от чего не отказывайтесь. Мол, с постановлением согласен, обжаловать не буду, прошу понять и простить. Тогда все быстро оформим, дадут вам по нижней планке – и гуляйте.
– А если я не согласен?
Тетка все же обернулась к нему. Посмотрела пристально, даже с прищуром. Ее небрежный утренний макияж – слишком яркая помада и тональные разводы на щеках – не могли замаскировать усталость.
– С чем не согласны? С тем, что два года уклонялись от уплаты алиментов?
Вообще-то больше, подумал Саша, но вслух ответил:
– Не согласен с тем, что я этой женщине вообще что-то должен. После развода ей осталась квартира. При желании я мог бы отсудить половину, но не стал. Четвертый год живу в съемной.
Долгая пауза. Тетка цокнула языком и вынесла вердикт:
– Зря.
Машина поехала дальше. Мимо проплывали серые дома в зимней морозной дымке, по радио тихо напевала Валерия. А Сашка размышлял над словами тетки. Что она имела в виду под словом «зря»? Она на его стороне? А где женская солидарность, где «все мужики сволочи» – вот это всё?
– Александр, – сказала Ольга Алексеевна, глядя вперед на дорогу. – Если вы думаете, что один такой, то вы ошибаетесь. Я ваших повидала. Был один чудак, подъехал на гелендвагене, весь в золоте, и начал жаловаться: безработный, мол, войдите в положение, сына люблю, но денежек нету. И наоборот было: мужик на двух работах, везде кидают, концы с концами еле сводит, а бывшая мозг сверлит, ей на севрюгу с хреном не хватает. Так что… – Она зевнула, прикрыв рот ладонью. – Не будете выступать, все пройдет нормально. Судья адекватная.
