Дождь не переставал вот уже несколько дней кряду. То нашёптывал моросью, то сёк плетьми косых струй, то плюхался грузными каплями. В тесных дворах пахло мокрой июльской зеленью, душной сыростью и дождевыми червяками.
Не доехав до Черметовского моста, «жигулёнок» -пятёрка свернул с проспекта Станке-Димитрова. По колдобинам протиснулся сквозь двор у дороги и остановился в следующем. Водитель заглушил двигатель, погасил фары.
Хрущёвская пятиэтажка. Бурый кирпич. Два подъезда, тёмно-бордовые двери на пружинах. У каждого подъезда по лавке. Покрашены в зелёный. Цветник. Буйный куст сирени на углу.
Напротив дома четыре берёзы в ряд. Все как одна наклонились в сторону хрущёвки, словно пытаясь тайком заглянуть в окна – что-то там людишки внутри поделывают? За берёзами – замшелый бетонный короб, сверху крышка люка ржавым блином. От неё подымается пар. Рядом – неопрятно размазанная песочница без бортов. Разлапистый американский клён – из кроны выглядывает кривой-косой дощатый шалаш. Чуть дальше, напротив пятиэтажки, за берёзами, детский сад. Их тут три, примыкают друг к дружке заборами.
– Ну, здравствуй, новый старый дом, – буркнул Илья. Вышел из машины, хлопнул дверцей, запер ключом. Взял из багажника сумку.
В доме сорок квартир, двор обычно оживлённый. Детишки снуют туда-сюда, старушки сплетничают на лавочках – у каждого подъезда своя стайка собирается. А сейчас – никого. На улице тепло, но долгий проливной дождь давно прогнал всех домой. И комары. Обычно в городе их не замечаешь, но в такую погоду они звереют. Стоит встать под деревья или под козырёк подъезда – тут как тут, пищат у самого уха.
Ржавая пружина издала свой ни на что не похожий звук – растянулась-сжалась. Хлопнула дверь.
В подъезде темно, хотя дело едва-едва к вечеру. Полумрак даже при горящих лампочках.
Затхло. Пахнет котами. Квашеной капустой. Готовкой.
Подъезд живой. Дышит. Размышляет о чём-то. Двадцать квартир, двадцать ячеек в улье. У каждой своя жизнь.
Дом больше тридцати лет назад построили – в начале шестидесятых. В шестьдесят первом или шестьдесят втором, кажется. Уходит потихоньку поколение тех, кому тут давали новенькие квартиры. Кого дети сменили, кого внуки. Кто-то продал жильё, кто-то обменял. Есть семьи, что живут в двухкомнатках тремя поколениями – селят стариков в глухих тёмных кладовках, переделанных под спаленки. А кто-то доживает свои последние годы в одиночестве – как доживала тётка Люба.
Четвёртый этаж. Зелёная деревянная дверь, неказистый жестяной ромбик с номером. Оба замка – и верхний и нижний – теперь сразу поддаются, оба ключа легко проворачиваются: достаточно было впрыснуть масла в скважины. И как только тётка Люба сама не додумалась? Или хоть бы попросила кого. Нет – всё мучилась, терпела…
Илья прошёл в прихожую, тихонько прикрыл за собой дверь – словно боялся кого-то разбудить.
Дышалось сильно легче, чем в первые дни после тёткиной смерти. Каких только запахов тут не было, когда племянник приехал наводить порядок. Лекарства (самый стойкий и резкий), нестираное спальное бельё, пыльные скатерти и шторы, прогорклое растительное масло, немытая сантехника…
Он выгреб из квартиры почти всё. Оставил холодильник, телевизор да мебель. Румынская стенка, табуретки, кухонный стол, неподъёмный стол-раскладушка в зале. Пропахший старухой диван без раздумий разобрал, отнёс на помойку. Перевёз из дома (оттуда, где раньше был его дом) раскладное кресло-кровать. Оставил ещё книги в румынской стенке. С детства его приучили уважать книги – вот и не поднялась рука выбросить. Их у тётки было немного. Собрания сочинений Дюма и Тургенева, несколько потрёпанных томиков «Школьной библиотеки» (Илья отметил тоненькие «Рассказы о животных» Сетон-Томпсона – у него в детстве были такие же, читал взахлёб) да маленькая подборка растрёпанных книжек о партизанском движении Брянского края – тёткин муж был партизаном, сгинул в лесах, сражаясь; детей нажить не успели, а больше замуж она так и не вышла.
Илья в который раз огляделся. Побитые временем обои в цветочек. Облезлый оргалитовый пол. Засаленные углы. Даже после генеральной уборки и выброса хлама однокомнатная конура угнетала. Сразу видно: жильё одинокой, больной пенсионерки.
– Ладно, привыкну, – пообещал себе вслух Илья. – А со временем можно и ремонтик косметический…
Он поставил сумку на кресло, открыл, стал разбирать.
Один он раньше никогда не жил. Детство и юность – с родителями. Потом, сразу после института, женился на Светке. Родился ребёнок – дочка Кристина. Поначалу жили гуртом, три поколения вместе. Благо квартира трёхкомнатная. Пару лет спустя в порядке очереди (не без помощи отцовского блата) получили малосемейку. Стало теснее и темнее, зато без «стариков» с их поучениями молодой паре задышалось свободнее.
