Из воспоминаний полковника милиции Плотника:1
«1951-й год. Свердловск (и еще тринадцать других городов Союза) принадлежал к так называемым городам особого списка. И потому милиция входила в систему Министерства государственной безопасности (МГБ), а не в систему Министерства внутренних дел (МВД). Следовательно, мы отличались не только по форме (в буквальном смысле этого слова), а и по содержанию работы. Разумеется, мы знали гораздо больше, чем другие… Это так, кстати, для ясности».
…Хотя самый первый июльский день и клонился уже к закату, но в воздухе по-прежнему чувствовалось знойное дыхание середины короткого уральского лета – жара под тридцать градусов. Начальник УМГБ по Свердловской области Чернышев грузно поднялся из-за массивного, сохранившегося еще с царских времен, стола и подошел к открытому настежь окну своего кабинета, выходящему на проспект Ленина. Он, глядя на лениво шелестящую листву тополя, слегка обвисшую и поблекшую от недостатка влаги в почве (дождей-то, считай, уже с полмесяца нет), сказал, обращаясь, но не оборачиваясь, к только что вошедшему Некрасову.
– Ну, что, капитан, по домам, а? Гляди, духотища-то – страшенная, дышать нечем… Скорее – под прохладный душ!
– Товарищ генерал, я – не против, но…
– Какие еще могут быть «но», капитан? Вечер уже. И мы с тобой заслужили отдых… Или не так?
– Так, конечно, так, товарищ генерал, но…
Чернышев насторожился. По-прежнему не оборачиваясь, спросил:
– Что-то случилось, капитан? С очередной неприятностью пришел?
– И да, и нет, товарищ генерал…
– Не ответ, а настоящий кроссворд. Как прикажешь понимать, капитан? – Чернышев обернулся и увидел в руках дежурного помощника какой-то грязно-серый лист бумаги.
Капитан приблизился к генералу и подал лист.
– Вот… шифровка из Москвы.
Генерал взял бумагу и пошел к столу, опиравшемуся на резные ножки, похожие (как две капли воды) на мощные лапы льва, ворча при этом вслух:
– Так и знал, капитан… С добром тебя не жди…
– Виноват, товарищ генерал.
– Виноват? Если бы чувствовал вину, не пришел бы с этим, – он тряхнул бумажкой. – Виноват, виноват… Пожалел бы начальника… Кому, как не тебе пожалеть и пощадить, а, капитан?
– Я не мог, товарищ генерал…
– Если не ты, то кто должен щадить шефа?
– Не могу знать, товарищ генерал.
– Вот… так всегда… А еще помощником называется…
Чернышев тяжело опустился на стул, и тот издал жалобный стон.
– Постарел, бедняга.
– Вы о ком, товарищ генерал? Если…
– Ну, уж, нет, только не о себе. Я еще о-го-го! Только вот, – он начал шарить в столе и нашел-таки то, что искал, – старомодные в железной оправе очки и надел на нос, – с глазами, кажется, не того.
– Все-таки, товарищ генерал, вы о ком?
– Да о стуле, капитан. Тяжко ему приходится: сколько лет испытывает на себе такие перегрузки. Видишь, жалуется. А что я могу поделать, если такой вес набрал. Подо мной – хоть кто запищит.
– Вы, товарищ генерал, о стуле, как о чем-то живом…
– Посиди с мое да протри несколько пар галифе – сам запоешь то же самое.
– Ну, да, – засомневался капитан.
Чернышев взял в руки шифровку, начал читать, но что-то вспомнил, поднял глаза на стоявшего капитана и посмотрел на него поверх очков.
– Ты, капитан, при случае, скажи начальнику ХАЗО, чтобы заменил на стул более надежный.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Глаза генерала быстро-быстро побежали по тексту. И чем дальше читал, тем больше хмурился. Прочитав, недовольно стукнул кулаком по толстенной дубовой столешнице.
– Черт! Кажется, капитан, не до душа…
– Так точно, товарищ генерал.
– Ты, как вижу, даже рад.
– Никак нет, товарищ генерал!
Из воспоминаний полковника милиции Плотника:
«Меня, как, наверное, многих других, в тот июльский вечер нашли дома, приказав срочно прибыть в известное для всех свердловчан учреждение на Вайнера, 4.
Прибыл, не мешкая. Кроме меня, было, видимо, человек сорок. В основном, опытные работники. Из молодых оперов УгРо я был, кажется, один.
Нам сообщили: на Западной Украине, где все еще полно националистов, выброшен десант из двух парашютистов. Один из них после приземления, решив сразу же обзавестись транспортным средством, украл велосипед. На этом и погорел. Задержали. Второму парашютисту удалось скрыться.
Зачитали шифровку, поступившую в УМГБ из Москвы. В ней, как сейчас помню, сообщалось, что оба парашютиста – бывшие граждане СССР. В годы войны оказались в плену. Находились в концлагере. Освобождены войсками генерала Эйзенхауэра. Завербованы американской спецслужбой. Несколько лет пробыли в разведшколе…»
…Село Светлояр Тамбовской области.
В старенький, почерневший от времени, бревенчатый домик на три оконца наведался гостенек. Для хозяев – Прасковьи Николаевны и Митрофана Денисовича – был совершенно не знаком. С его приходом как-то тревожно стало в душах стариков, хоть он все еще не произнес ни слова. Странно он как-то вел себя, загадочно.
«Глаз у него какой-то нехороший, смурной», – отметили про себя Томилины.
Встретили все же по-русски, уважительно. Ни о чем не спрашивая, посадили за стол, в красный угол, под образа. Сами сели на широкую и длинную лавку немного поодаль от стола. Хозяева вопросов не задавали, молчали, полагая, что гостенек, если надобность такая будет, заговорит первым.
И гость заговорил.
– Я из госбезопасности, лейтенант Свинцов, – обращаясь почему-то к Прасковье Николаевне, а не к Митрофану Денисовичу (догадался, видимо, кто в доме верховодит), представился он. – Я должен выяснить кой-какие детали… – он сделал паузу, цепко всматриваясь в лицо, густо испещренное морщинами и лишь потом добавил, – в отношении вашего сына.
Томилина недоумевающе подняла на него глаза.
– Какого такого сына? У нас было трое, а теперь вот век доживаем одни-одинешеньки. Помрем – упокоить, глаза закрыть будет некому, – старуха приложила к глазам угол передника.
– Будет, старая, мокроту-то разводить, – вступил в разговор хозяин. – Горе наше уже трижды выплакано. Чего нет – того уж не возвернешь… А вам, гражданин хороший, скажу: в земельке лежат наши детки – давно уже. Старшой – Максим – у озера Хасан сгинул, погиб то есть. Средний – Сережа – в тридцать девятом на току в молотилку угодил, всего изломало, помер. Несчастный случай, сказали нам, с летательным исходом…
– Летательный или еще какой там исход – не знаю, – поджав губы, недовольно сказала хозяйка, – а вот насчет несчастного случая – сильно сомневаюсь. Чую, сердце матери говорит: чья-то злая рука подтолкнула парнишку к беде. Ходила я в НКВД, – она махнула рукой, – да что толку-то?..