Воскресным утром полицейский дрон патрулирует воздушное пространство над районом Текстильщики.
Если увеличить изображение с его камеры, можно увидеть, как на стене кухни, расположенной на двадцать третьем этаже новостройки, включается телевизор, и во весь экран разворачивается знакомое каждому физическому лицо Президент-бота.
Президент-бот улыбается, склоняя голову к правому плечу. Угол наклона выверен до сотой доли градуса – это новая черта, она подключилась в пятницу, после Выборных игр, в точном соответствии с запросами электората. По сравнению со своей предыдущей версией Президент-бот выглядит моложе и свежее: поубавилось мимических морщин в уголках глаз, стала чётче линия подбородка.
Президент-бот приветствует с экрана страну, город и жителей квартиры на двадцать третьем этаже – огромного человека, как будто слепленного из комьев глины, и девочку четырёх лет, которая сидит у огромного человека на мощной короткой шее, свесив ноги ему на грудь.
Через высокое в пол окно человек и девочка смотрят на окраину Распределённой метрополии. Система микроклимата включила затемнение, и снаружи дом выглядит как гигантское зеркало. В поляризованном свете солнце кажется масляным желтоватым шаром.
Внизу под солнцем идёт стройка.
Из окна кухни стройка напоминает чертёж будущего микрорайона, на котором начали собирать макет в масштабе один к ста. Квадраты коричневой глины примыкают к квадратам жёлтого песка, по тёмному дну котлована ярко-жёлтыми жуками ползут четыре экскаватора, плоскость земли расчерчена на секторы бетонными швами подъездных путей, тут и там лежат штабели зелёных и голубых труб, похожих на детали конструктора, от белого навеса проходной текут тонкой цепочкой рыжие каски рабочих.
В отдалении за зелёной лесополосой обломком сгнившего зуба торчит закопчённая кирпичная труба и темнеет остов старого заводского корпуса – последняя промзона метрополии, почти смытая в прошлое бетонным ливнем новых кварталов. Скоро трубу сточат в пыль, чтобы вкрутить вместо неё сияющий многоквартирный имплант.
Небо над стройкой белыми шрамами прорезают четыре инверсионных следа – четыре самолёта разлетаются в разные стороны бесконечного пространства.
– Самолётики, – тихо говорит девочка, проглатывая букву «л». – А куда они летят?
– Вон тот – на запад, тот – на юг, этот – на север, а последний, вон тот – на восток, – огромный человек прижимает лицо к светло-жёлтым волосам девочки. Его голос звучит низко, как двигатель джипа на холостом ходу.
– А почему их так много?
– Потому что мы живём в самом лучшем месте на земле, – воздух внутри лёгких огромного человека отталкивается от стальных рёбер и выходит из внутренней тьмы через узкий, похожий на шрам рот. – И все люди хотят к нам приехать.
– А они хорошие, эти люди?
– Конечно хорошие.
– А если они вдруг плохие?
– А если они вдруг плохие, – огромный человек подхватывает девочку двумя пальцами за подмышки, – я буду тебя от них защищать! Потому что кто я?
– Ты Охр, Охр, – смеётся девочка, уворачиваясь от щекотки.
Человек улыбается шрамом рта, прижимает девочку к груди и делает корпусом движение, как будто уклоняется от удара – влево, вправо, снова влево, Президент-бот смотрит на них с экрана, и его зрачки движутся в том же ритме, что и корпус огромного человека: влево, вправо, снова влево.
Человек опускает девочку на пол, она бежит от него, её смех стихает в глубине квартиры.
Оставшись в кухне один, он упирается руками в створки окна, поднимает голову и смотрит в небо, где над районом нарезает круги полицейский дрон.
К системе наблюдения его подключили девятнадцать лет назад, через год после Восстания детей. Девятнадцать лет дрон отмечает его местоположение днём и ночью. Горит зелёная точка на часах: зона уверенного приёма. Если Охр произнесёт вслух кодовое слово, выдержав перед ним и после него секундную паузу, система поднимет тревогу, усиленный псами кибергвардии наряд получит команду на выезд.
Он ни разу за девятнадцать лет этой штукой так и не воспользовался.
Когда началось Восстание, Охр только вернулся после первой африканской командировки. Приказы не обсуждал. Ему сказали: «Подавить любой ценой». Он пошёл и подавил вместе с другими парнями из «Стальной фаланги».
Во время любых операций лица бойцов «Стальной фаланги» должны быть закрыты масками. Так было всегда, и сейчас, и двадцать лет назад тоже. Но тогда, после подавления Восстания, что-то пошло не так – их нашли и сдеанонили, а потом начали убивать по одному.
Первого спецназовца из «Стальной фаланги» расстреляли у подъезда. Зацепили двух гражданских, одного насмерть. Ещё двух из отделения Охра взорвали через два месяца вместе со служебной тачкой. Потом убивали, не разбирая: двоих техников из взвода обеспечения, троих десантников из Рязанского училища. В самом подавлении они не участвовали, стояли в оцеплении где-то в районе Нового Арбата, но кого это волновало.
Убивали их напоказ, на камеру, фиксировали всё в деталях: фото, видео с разных ракурсов. Снимки и ролики с хэштегом #казнь_палачей банили во всех соцсетях, а они снова появлялись в анонимных аккаунтах, и концов было не найти.
Тогда их, его и других парней, вызвали на инструктаж и сказали, что подключают к системе наблюдения. Следить теперь за ними будут, сказали, двадцать четыре на семь.
Они ещё прикалывались: что теперь, никакой личной жизни?
– У вас её по уставу быть не должно, – огрызался инструктор.
Сержанта, с которым Охр зачищал баррикады на Арбате, заперли в дурке через пять лет. За месяц до того, как выбежать голым на разделительную Ленинского проспекта с автоматом в руках, сержант звонил ему ночью пьяный, орал в трубку, что программа наблюдения – обычная наружка, потому что после той делюги их боятся даже там, он сам знает где, и теперь держат на мушке, а когда станут не нужны, нажмут на пульте дрона кнопку, он сам знает какую.
Охр подмигивает невидимому дрону в небе над Текстильщиками.
Смотрит на часы. На запястье выше ремешка наколоты три крошечные буквы: «Охр». «Охр» – первое слово, даже не слово, а крик, которым дочь встретила его, впервые увидев. Назвала его так задолго до того, как научилась говорить – будто крошечным ртом младенца произнёс это слово древний бог, который убивал и воскрешал из мёртвых. Он взял себе новое имя, выбил его на запястье.
Жена поджала губы, когда он вернулся с татуировкой: это вообще что? Сказал: она меня так назвала, теперь это моё имя. Дочь смотрела, улыбалась и повторяла на языке, понятном только ей и ему: охр, охр, охр. С тех пор он был Охр, а своё прежнее имя оставил только для службы, для командира и документов.
