Мой светлейший папаня так аттестовал лучших в его светлейших глазах людей: «Может, у них и нет трильонов, зато они без мути в душе, и соплёй их не перешибить». Я, сын своего светлейшего папани, именно эти слова под присягой повторяю про Володю Полупанова, с которым всякий раз открываю для себя величие дружбы наново.
Его, моего закадычника ненаглядного Володи Полупанова, истинный пафос – отсутствие даже и намёка на пафос; он мог бы про себя сказать, как один первостатейный пиит: «Мой канон – ирония».
Полупанов обладает снайперской реакцией и, как выяснилось при чтении оного манускрипта, долгой и очень подробной памятью.
С Полупановым у нас свои «печки-лавочки» уже (силы небесные!) почти три десятилетия. Этого могучего стариканыча одним знанием значения слова «детерминизм» не проймёшь. Ему хочется, чтобы человек на поверку оказывался именно Человеком, а не скотиной. Мы и в том сошлись, что, знаете, оченно, зело не любим скотов. Я ещё бы читал Полупанова регулярно, но никогда не мыслил его писателем, да еще «выжигающим вокруг всё живое». Его книженция – и документ, и портрет эпохи; скрупулёзный документ и живописный, выпуклый портрет. У каждой эпохи свои переполохи, и мы с ВП даже с упоением и бестрепетностью участвовали во многих. Надо же, с какой точностью и любовью он их зафиксировал; кондуит, что ли, вёл мой любимый златосердый прощелыга.
Понятно, что «иных уж нет, а те далече», но и славных людей, и людишек потерянных Полупанов живописует упоительно ярко и метко. Например, меня. Я и по сегодня-то частенько изображаю колосса, забывая про глиняные ноги, а представьте, каким упоительно несуразным фря я был о ту пору, в те баснословные времена.
Полупанов иронизирует и по поводу меня, и по поводу Айзеншписа, и по поводу самих времён. И делает это эффектно и эффективно. Меня несказанно радует, что это итоги всего-навсего (но и не менее) промежуточные, а ВП уже так научился излагать, будто к его письму подключили электричество. Я вспоминаю наши приключения-злоключения, наши лукулловы пиры, слёзы и травмы, полученные в битвах за выживание, и светлею рожей. Мой друг пишет точно и истово о своей неистовой временами «жисти», и радует, что он ещё в лучшем смысле не перебесился.
Отар Кушанашвили, 31.01.2020 г.
Нечто вроде вступления, или Коротко о себе любимом
Как это часто бывает, идея становится навязчивой, если вам её все время нашёптывают разные голоса. У меня такими «голосами» были друзья, которые после публикации постов в фейсбуке твердили мне: пиши книгу. Сначала я не очень понимал: зачем и, главное, о чём? Ведь и так много пишу – на сайт aif.ru и в собственно бумажную версию газеты «АиФ», где тружусь с 1993 года, ну и, конечно, в фейсбук. Да и кто сейчас читает книги журналистов? Толстого с Набоковым редко открывают. Такие сомнения одолевали меня всякий раз, как только я начинал думать в этом направлении.
В 2017 году я выступил на Фестивале молодёжи и студентов в Сочи. По окончании мастер-класса ко мне подошла молодая барышня со словами: «У вас интересный контент. Почему вы не напишете книгу?» – «Наверно, пора», – ответил я. На прощание девушка вручила мне свою визитку, где было указано, что она представляет компанию SpeakersHub, специализирующуюся на «промоушне» и организации гастролей различных спикеров.
«В конце концов, – вспомнил я слова Кита Ричардса из книги «Жизнь», – не нужно плыть против течения, ты не лосось». Если течение несёт тебя в эту сторону, расслабься и получай удовольствие.
Накануне своего 50-летия (27 февраля 2020 года) я основательно задумался на тему книги. И всё произошло само собой. Мне почти не пришлось тянуть себя за уши и специально что-то выдумывать. Я просто садился за ноутбук, вспоминал истории о людях, так или иначе связанных с музыкой. Очевидцем и участником большей их части я был сам, какие-то мне рассказали друзья-музыканты. Часть историй подкреплена публикациями (рецензиями, интервью, репортажами), без которых они были бы неполными или непонятными. А иногда, как в случае с Сергеем Курёхиным, беседа с музыкантом сама по себе – история.
Не всякому журналисту Алла Пугачёва давала большие интервью. Мне в этом смысле посчастливилось. И не один раз. Знакомство с этой великой певицей для меня – знаковое событие. Поэтому не могу отказать в удовольствии процитировать наши беседы с ней полностью.
Интересно было погрузиться и проанализировать причины непростых отношений с Игорем Крутым и Филиппом Киркоровым, вернуться к весёлым гастролям с «Иванушками» и поездкам с Отаром Кушанашвили, наполненным абсурдом. Перечитывая спустя время свои едкие рецензии, обидевшие ряд артистов, понимаю, что я был не так уж и не прав. «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье. Когда кипит морская гладь», – утверждал Есенин.
Всё пытаюсь понять, что повлияло на мой музыкальный вкус, мою любовь и даже страсть к музыке, а в итоге и на выбор профессии – музыкальный обозреватель. У нас дома никто не пел и не играл ни на одном инструменте. Мама рассказывала, что мой биологический отец поигрывал на трубе. Но мне было пять лет, когда батяня махнул нашей семье ручкой и укатил странствовать по квартирам разных женщин. Я его почти не помню. Так что его игра на трубе не оказала на меня никакого музыкального воздействия.
Перекапывая по весне бабушкин огород в посёлке Белые Воды (Чимкентская область, Южный Казахстан), где я провёл детство и часть юности, я слушал и подпевал Владимиру Кузьмину и его группе «Динамик», включая на полную громкость катушечный дядин (Сергея Хорошилова) магнитофон «Нота». Или вытаскивал колонки проигрывателя «Аккорд» на подоконник, открывал окна и заводил виниловый миньон группы «Карнавал» с тремя песнями – «Внезапный тупик», «Пустое слово», «Я знаю теперь». Так я пытался привлечь внимание проходивших мимо бабушкиного дома из школы домой девчонок, которые мне нравились. Позже мама купила мне шестиструнную гитару, на которой я подбирал аккорды к песне «Ветерок» группы «Воскресенье» или пел с завываниями, подражая манере Владимира Кузьмина, песню «Капюшон», хит группы «Диалог» «Скачет заяц в облаках».
Уроки музыки в ташкентском спорт-интернате (РОШИСП им. Титова – Республиканская общеобразовательная школа-интернат спортивного профиля), в котором я учился с 7-го по 10-й класс на отделении футбола, вспоминаю с теплотой потому, что преподавала их озорная Марина Щепетьева. Её занятия были гораздо глубже и шире школьной программы. Петь нам приходилось советскую классику. Не видел в этом ничего зазорного ни тогда, ни сейчас. Из дня нынешнего на фоне одноразовых штамповок, которые становятся поп-хитами нынче, эта классика вообще кажется шедевральной.
