Погожим летним утром мисс Малп, раздумывая о логике правопорядка и левоцентризма, окучивала пионы и в какой-то момент всей натруженной спиной резко почувствовала нечто недоброе. Она приняла вертикальное положение и неспешно повернулась вокруг своей оси. Мимо калитки проходила Эмма Бэлли и дежурно с ней поздоровалась. Мисс Малп шибко прокатилась зрачками по нехилому силуэту односельчанки и заметила, что пластмассовая брошка на ее шляпе была не на правом фланге, как обычно, а над ухом левого профиля. Желудок старой леди тревожно съежился, предвкушая опасную выходку в деревенском ходе вещей. Прозондировав очкастым глазомером удалявшуюся фигуру, она побрела к клумбе и, нагнувшись, увидела навозного жука. Насекомый живчик не просто описывал круги вокруг родимой кучки, а явно выписывал кренделя, будто делая предзнаменование. Этого было уже слишком! Доморощенная садовница, прижав самодельное жабо, тщилась провидеть грядущие события. Мысленно примеряя на себе миссию Сивиллы и пиджак Эркюля Пуаро, она вяло помахала тяпкой, пнула нечаянно биополе мака и посеменила в жилище, разводя руками. Амбивалентные предчувствия сломили ее и повергли в дремоту. Когда она очнулась, приходящая горничная трудолюбиво убирала гостиную, но координация ее молодых движений была с явным пришлепом.
– Что-нибудь случилось, Долли?
– Ах, мисс, вы еще не знаете, – голос девушки порывисто брал верхние ноты, – миссис Бэлли утонула, покончила с жизнью… или ее покончили…
– Как! – встрепенулась мисс Малп и невпопад вымолвила, – шляпка…
– Да, да, – с горячностью подхватила Долли, – шляпку нашли в реке купавшиеся дети, перпендикулярно под мостом, и принесли миссис Дилер.
Мисс Малп залихорадило. Она в спешке не туда зачесала челку, напудрила полноса, вместо дамских причиндалов положила в сумочку джентльменский набор, надела бесподобные туфли с викторианскими носами и отправилась добывать викторию. В течение трех часов ее ноги, перегоняя друг друга, центростремительно носились вокруг и около, тормозя возле околичностей. Она посетила несколько домов, руководствуясь нюхом, и в ходе беседы ловко выудила замаскированные детали добрососедских фиглей-миглей. Строгая дама с умудренными сединами наведалась также в казенные учреждения и, приняв гроссмейстерскую позу, поставила туда обтекаемые вопросы ребром. Она заглянула в два курятника, изучила непотребные граффити на складском заборе, нашла пуговицу в таком месте, где ее, по сути, никак не могло валяться. Затем она взошла на мост и, не взирая на производимую волнами поэзию, прощупала его технические параметры и скалькулировала точный коэффициент. Только наивному наблюдателю могло бы показаться, что действия раскрасневшейся ищейки были хаотичными. Нет, тут было неординарное сочетание похвальной Соломоновой стратегии и нахальной Моисеевой тактики. Вернувшись домой, мисс Малп села вязать перчатки племяннику, увязывая в голове добытые факты с избитыми аргументами. Достигнув спицей половины шестого пальца, она поняла, что знает все и даже с гаком.
Об ужасной трагедии немедленно известили полицию, и на место злоключения прибыли шериф с полицейским из ближайшего городка. Дознание предстояло нелегкое. Эмма Бэлли значилась в регистрационном ведомстве как субъект верноподданнического права старше сорока, немужского происхождения, семейно-хозяйственного назначения, с двойными стандартами фигуры. Ее муж умер несколько лет назад от передозировки жизни, а сын учился в городе в университете. Она населяла свой очаг в одиночестве и дружила с Агнес Дилер и ее дальним родственником Диком Бройлером. Эмма славилась как завзятая оптимистка с положительным сальдо в кармане и как умница, искусно превращающая свою точку зрения в многоточие. Она придерживалась пацифизма, была застрельщицей мирного атома и трубадуром идеи о законопачивании озоновых дыр. На такой добротной психической почве отсутствовала питательная среда для вирусов пессимизма, склонных к суициду. Никто в селе не сомневался, что она не могла по собственному почину распластаться перед Водяным, как килька, с высоты женского положения. Несчастный случай тоже исключался. Мост ограждали перила, и оступиться, задрав бороду к зениту и щурясь на заочные эмпиреи, было невозможно. Далее, Эмма не была сорванцом-подростком, чтобы взобраться на перила и, свесив подошвы, глупо так ерзать, чтобы рухнуть вниз. Она фигурировала как солидная леди, стояла на короткой ноге при местечковой власти и никогда не лезла в воду, не нахлебавшись броду. Оставалась лишь одна версия: кто-то спихнул ее с моста, идя за ней следом и преследуя свою далекоидущую выгоду.
На всю деревню у покойницы насчитывался только один враг: соседская семья Хмурыйдэй, вернее, даже не семья, а только Роза Хмурыйдэй. Ее муж Питер Петроний Патрик стыдился этой вражды и не приставлял к жене плечо для целей междусемейного многоборья, но, будучи под каблуком, поддакивал своей половине, привнося в аккомпанирующее мычание оттенок двусмысленности. Конфликт между соседками длился с незапамятных времен, а его предметом был земельный участок площадью десять квадратных метров на стыке двух фамильных усадьб. Каждая спорщица козыряла целым арсеналом доводов, что именно ее монопольное право на этот мало территориальный объект создает прецедент в торжествах справедливости. Судебная тяжба длилась несколько лет, так как обе стороны находили все новые документы, подтверждавшие их полновластие на сей тернистый огрех земледелия. Наконец суд высшей инстанции вынес не подлежавший обжалованию приговор: поле брани поделить поровну, каждой семье по пять метров. Лишившись правового инструмента в руках, обезвреженные леди синхронно начхали на вердикт из глубины лица, и каждая продолжала считать своими все десять метров. Когда приходила весна, какая-то из дам первой делала грядку и высаживала, в зависимости от конъюнктурных шатаний интеллекта, к примеру, капусту или анютины глазки. Назавтра соперница выковыривала из почвы семена и внедряла свою рассаду, и так без конца. При этом они никогда не появлялись на месте преткновения вдвоем и никогда не заговаривали друг с другом. Таким образом, на данном пятачке почти ничего не успевало вырасти, только яблоко раздора едко благоухало и не падало на кого попало, выжидая если не Исаака Ньютона, то хотя бы ишака Насреддина.
Однако оппоненткам доводилось изведывать и упоительные припадки торжества. Когда к Хмурыйдэй приезжала погостить замужняя дочь, она строго-настрого велела матери не смешить людей и не ступать ногой на периметр горячей точки. Это было время блаженства и славы для миссис Бэлли. Она оформляла спорную зону по своему дизайну, не оставив камня на камне от соседских художеств, а в середине нагромождала свои камень на камень и втыкала туда шест со скособоченным наверху гербом своего рода. Разумеется, триумф длился до момента отъезда соседской дочки. То же самое, но с точностью наоборот, происходило, когда приезжал сын миссис Бэлли. Он также категорично приказывал родительнице не смешить собак, и в этот период на нонконформистской почве хлопотала миссис Хмурыйдэй вокруг уже своего вихляющего на рогатине фамильного герба.
