Шалости хозяина омута
Сказка рыбного артельщика Миронова
Село на берегу Оки-реки смотрится в воду, как в зеркало смотрится красавица. Изгороди, за которыми пышно цветет вишня, с нанизанными на колья для просушки молочными горшками и гордо озирающими окрестность петухами – будто кичка, украшенная вышивкой и жемчугами, а окна домов отражают свет и сияют, как глаза красавиц. Эх, пойти бы туда! да тяжело выносить этот полуденный зной, этот сухой ветер из полей, где запаренные бабы отдыхают на меже, раскинув руки и ноги в истоме, а сверху смотрит на них синее небо, и лучи Ярилины трогают баб за все части тела. Это тебе не холодные русалки, всегда готовые к игре и уступчивые до отвращения.
Так думал тоскующий водяной, глядя снизу на высокий берег, не замечая, что с ближайшего к нему пологого спуска идет к воде молодая женщина с ведром. Одной рукой, обвитой зелеными водорослями, держал он огромного сома за плавник, второй вцепился в собственную бороду, чтобы не взбаламутить прозрачную воду, пытаясь остановить нежданные для него самого горькие слезы. Водяного, выбравшегося на мелководье из глубокого омута, одолевала хандра, усиленная ярким солнечным светом, который влиял на него самым грустным образом, навевая меланхолию так же, как на людей утонченных влияет элегия или печальная музыка.
Внезапно хозяин омута услышал громкий хлопок – это подошедшая женщина бросила в реку ведро на длинной веревке, и омутник от неожиданности выпустил испуганного сома; тот, вильнув хвостом, ушел на глубину. Женщина вошла в воду, подняв подол сарафана. Белизна ее ног смутила бы кого угодно, а хозяин омута был к женскому полу неравнодушен, что хорошо знали русалки, у которых столь пышных ножек не имелось, и водяной, почуяв в себе молодецкость, ухватился за ведро и потянул его на себя, рассчитывая, что баба последует за ведром, в чем и не ошибся. Женщина стянула с себя сарафан и бросила его на берег, а сама стала ловить веревку, приседая и пытаясь в воде, ставшей непрозрачной, найти упущенное ведро.
Заходя все глубже, она ощущала странное щекотание вокруг своего тела, становящееся все более настойчивым, и чувствовала, как вода раздвигает ее ноги и между них скользит какая-то большая рыбина, будто хочет ее прокатить на себе, и чувства при этом женщина испытывает самые доселе незнакомые, а вода потихоньку уносит ее все дальше от берега, а острое чувство в укромном месте уже отнюдь не щекотка, и что-то будто хочет в нее войти, и тут женщина опрокидывается на спину. Она готова умереть, потому что ее тело пронзает копье водяного духа, заставляющее кричать от боли и страха, в лицо плещет волна, поднятая водяным, пытающимся залезть на бабу, будто она плавучая коряга. Теряя сознание, видит Леонида над собой косматую бороду зеленого цвета и, хлебнув воды, опускается она на глубину, уже бесчувственная. Только волосы стелются в воде, а глаза уже ничего не видят, и последнее дыхание вырывается из груди ее и пузырьками поднимается к поверхности воды. Но хозяин омута легко поднимает Леониду, он не дает ей утонуть, выносит и кладет на берегу, укрывая сарафаном, и с сожалением уходит в воду, не раз оглянувшись, ибо его водяное сердце не хочет расставания с той, кого он познал благодаря счастливому для себя случаю. Нырнув почти до середины реки, он говорит себе: ей тут не место, пусть живет, а если захочет вернуть свое ведро, то пусть приходит опять. Но что такое ведро? Ржавая посудина. Нет, этим женщину не прельстишь, надо подарить ей речные сокровища.
Очнувшись спустя некоторое время, жена рыбака не может понять, когда она сумела ведром зачерпнуть столько рыбы: тут караси, и щука, и два сома. А на дужке ведра, висит, зацепившись, ожерелье из речного жемчуга, переливаясь, как белые лунные слезы. Быстро одевшись, идет Леонида по берегу, пытаясь припомнить, что же случилось с ней, и решает, что огромный сом пытался утянуть ее под воду, но там была подводная коряга, уверяет себя Леонида, и она села на эту корягу, не давшую ей утонуть, нашла ведро и вытащила его на песок, после чего наловила рыбы. Полное отсутствие логики не смутило женщину, желавшую саму себя обмануть и преуспевшую в этом.
Муж Леониды пришел домой поздно, а выпитое у кума в гостях хмельное не позволило ему заметить оживленное смущение жены и не показалось странным то, как она повела себя, едва они оказались в постели. Это была бурная ночь, гроза полосовала небо молниями, волны на реке поднимались и опадали, сквозь грохот не было слышно воплей водяного, согнавшего в стаю русалок, которых он раздирал от хвоста до пояса, пытаясь сделать им ноги, отчего русалок могло бы стать намного меньше, если бы самые умные не спаслись бегством, подав пример остальным. Хозяин омута жалел о том, что любовный опыт нельзя повторить, он выдрал себе полбороды от досады, что отпустил красавицу вместо того, чтобы превратить ее в игрушку, пусть бы делал с утопленницей что хотел эти две ночи, пока луна не пошла на убыль. А теперь, чувствовал он, ее постель качается, как вода в реке, и она плывет по волнам страсти, но не с ним, а со своим мужем, и от этого бесновался водяной все сильнее.
Наконец, не выдержав мук ревности и вожделения, водяной выбрался на берег и направился к дому Леониды самым коротким путем к тому дому, на который указал ему взблеск, отразившийся от жемчужины из ожерелья на один короткий миг – это луна выглянула из-за туч, чтобы коснуться своим лучом дареного украшения, положенного неразумной женщиной на подоконник. Но тут на его пути оказалась часовня, и обойти ее у него не хватило сил, да и решимость водяного несколько остыла при виде изображенного на ее стене креста.
Через несколько недель Леонида идет к знахарке. Она хочет знать, куда подевался ее стыд и что с ней происходит. Знахарка ничего не может толком понять, она могла бы признать воздействие некоей силы, если бы Леонида рассказала все как есть, но та ничего не помнит. Ночи ее проходят в неутолимом угаре, несчастный муж истощен, а ей все мало. Но одно ясно видит ведунья: что женщина зачала.
– Не согрешила ли ты? – спрашивает она, – не ела ли скоромное в Петров пост? А теперь посмотри в зеркало и скажи, что ты видишь в нем?
И смотрит Леонида, и видит Леонида не зеркальную поверхность, а речную гладь, и как оттуда, со дна речного кувшинка тянется, пробиваясь к воздуху в стремлении распустить свои лепестки навстречу солнцу, чтобы стрекоза села на самую сердцевинку, обхватив ее своими лапками цепко, крепко, щекотно. А из глубины зовет ее кто-то, манит, очаровывает: – Иди ко мне, будешь у меня в чертоге жить, моей царицей быть.
