Один дал другому в морду. Точно, в морду. Иначе не назовёшь. У них были морды, не лица. Лиц теперь мало. Дал просто так. Может, и была причина, но я не знал. А скорее, так и не было. Всякий раз иметь причину, чтобы дать в морду – расточительство какое-то. Не надо расточительства – надо давать в морду, да и делу конец! Да.
Лучше не рассуждать.
Хотел перейти улицу, но был слишком близко от этих – от дающего в морду и получающего. Оттого не решился. Потоптался, прошёл немного вперёд, оглянулся, снова прошёл вперёд, кашлянул, остановился.
Один прополз на коленях по брусчатке, выплюнул кровь, хотел было встать и тут получил ботинком в бок. В правый.
Я тоже схватился за бок, суетливо, испуганно. И сразу же вспомнил. Нет, не вспомнил: что-то почувствовал. Мне не следует чувствовать. Стоявший на ногах торжествовал. А тут и трамвай. Он тоже не дал перейти улицу. Я смутился ещё больше. Чего, казалось бы, смущаться трамвая? Он – невозмутимый, гремящий колёсами, блистающий стеклом, лоснящийся эмалью. Слово такое – эмаль. Едва вспомнил.
Думаю всегда медленно. Медленно и неверно.
От слов иногда просто ужас какой-то!
И ещё баба была. Голосить стала: «Митя! Митенька! Ты ошибся!» А кто из них Митя – чёрт его знает. Может, и никто. А чего было тогда голосить?!
Почему я здесь? Как я сюда втемяшился? Прямо посреди улицы с двумя дерущимися, с голосящей не к месту бабой и ещё с этим гнусным тёмным трамваем, который и вовсе уж спутал картину, прежде и так не слишком внятную.
Грязь, стены домов, отбитая штукатурка. Потосковал. Тосковать я умею. И ещё железную дорогу люблю. Но здесь её нет.
И другой трамвай прогромыхал. За ним собака бежала. Тут я дорогу и перешёл. На собаку посмотрел и перешёл. Собаки дорогу переходить умеют. Те из них, что поумнее. Другие прямо под колёса лезут. Не понимают.
На другой стороне школа была. Как раз из неё выходили уроды, йогуртовые уроды. Школьники, в смысле. Тоже – слово такое. Штук пять или девятнадцать. Точно не знаю. Хотя до пяти я считаю хорошо. И даже до пятидесяти могу. Но не так быстро.
Уроды же теперь – прямо домой. Обедать, делать уроки. Потом матери с работ своих придут. И с уродами станут говорить о чём-то плёвом, пустом, несуразном. Откуда я знаю? Сам не знаю, откуда знаю. Может, просто знал раньше, а теперь вспомнил.
А отцов у них может и не быть. Это не важно. Отцы иногда даже мешают.
За школой дом в три этажа, дрянной дом, хотя и кирпичный, смотреть не хочется. За этим домом ещё такой же. От следующего так и вовсе воротит. А потом – забор, ворота и двор. Голые, подлые тополя, грузовая машина без колёс, на подставках, ржавая, заброшенная, всякий мусор и хлам. Предприятие… кажется, так это у них называется.
Может, я – инопланетянин?
Заприметил, что вахтёрша за стеклом наливала в кружку кипяток из электрического чайника, и проскользнул через приоткрытые ворота.
Стал слоняться по двору. Зачем мне их предприятие? Мне не нужно никаких предприятий.
Старикашка махал метлой. Заметил меня, остановился, слазил в карман за папиросой.
Я тоже остановился. На него не смотрел.
– И я умею метлой махать, – сказал я.
– Я б тебе двор мести не доверил.
– Я и не прошусь.
– Иди отсюда!
– Я так просто.
– Больной какой-нибудь?
– Почему больной?
– Вид, как у больного.
– Мало ли, что – вид.
– Не больной, значит?
– Не знаю.
– Если ты насчёт работы, это не ко мне, а к директору. Но работы у нас всё равно нет.
– Я не хочу работы.
– Зачем тогда ходишь?
– Ищу.
– Что ты ищешь?
– Так я тебе и сказал!
– Ты просто говно какое-то, знаешь?
– Пускай.
– Что значит «пускай»!..
– У меня одной почки нет и ещё неизвестный нарост на затылке, – для чего-то горделиво сообщил я.
– Какой почки?
– Правой.
– А что за нарост?
– Неизвестный.
– Ну, это до нас не касается.
Вахтёрша из своей будки высунулась. Пошла к нам. И вид ещё у неё такой… в общем, ничего хорошего. Я сразу понял.
– Петрович, к тебе?
– Я его знать не знаю, – возразил тот с досадой и даже раз метлой махнул для убедительности.
– Шагай! – это уже мне.
Я шагнул, но старухе было этого мало. Схватила за воротник и подтолкнула немного. Власть показала. Вахтёрскую.
Но и я не растерялся. Глаза вытаращил и крикнул:
– У тебя чайник горит!
– Где? – дернулась она к будке. – Ах ты ж! – прикрикнула тут же. – Я его из розетки вынула!
И двинула меня по загривку.
Я выбежал за ворота.
– Я, может, насчёт работы приходил! – крикнул я.
– Нет здесь работы для тебя, – ответила та, потирая руками.
Ну, нет – и не надо! Я и не спрашивал! Я так только…
Тут мимо два урода проходили. Маленьких. Из школы. Увидели нас и захихикали. Они скоро дома обедать будут. Оттого и захихикали. Я бы тоже так хихикал на их месте. Дома тепло, там телевизор бубнит, там батареи центрального отопления – тяжёлые, из чугуна, там вешалка в прихожей, и у каждого своё полотенце. Зубная щётка – тоже, но об этом думать грустно. Я поджал губы, пропустил уродов и поплёлся за ними. А что было делать? Не обратно ж идти! Там были дравшиеся.
Дети только называются детьми. На самом деле, это – уроды.
Дальше был перекрёсток: улицы сходились. А в доме, внизу – гадючник. Окна пыльные, но можно стоять и смотреть в них. И что-то даже внутри гадючника видно, хотя и нечётко. В гадючнике были люди, гадючники я люблю. Потому что в них люди заходят. И ещё там дают пиво и водку. Если пиво и водку немного пить – это хорошо. Если много – то плохо, я пробовал. Можно пиво и водку пить вместе – тогда даже сильнее действует.
Я взялся рукой за правый бок, погладил его. Словно успокоил. Я хотел зайти в гадючник, но не решался. Там нужны деньги, а у меня нет денег. Я обшарил все карманы, там было много всякого, были свёрнутые подтяжки, на которых, если что, можно повеситься, был сломанный пустой портсигар, был шнурок, но денег не было вовсе. Можно жить без денег, но в гадючник тогда не зайдёшь. А без гадючников обходиться трудно. Зачем придумали, чтобы в гадючниках были нужны деньги?
А пальто, может, и не моё, я не знаю точно.
Нет, на подтяжках не повесишься – это я, пожалуй, преувеличил.
Не понимаю, на что могут быть нужны подтяжки, на которых даже невозможно повеситься! Какой дурак, какой подлец выдумал столь бесполезную вещь!
Я снова затосковал.
Может, вернуться и спросить работу? Пусть даже мести двор. Но там уже метёт двор тот дурак, что говорил со мной. Я бы, конечно, мёл лучше. И вахтёрша уже не била бы меня по загривку, если бы я там мёл двор. А наливала бы мне кипяток и пускала бы меня греться в свою будку. Она не такая злая, какой хотела казаться. Впрочем, этого я не знал точно. Может, и злая. Люди вообще злые.
