Глава первая
***
Сразу после пяти часов утра в маленькой спальне крохотного домика на бугре в конце села Семёновки Витюшу Шанина душил сосед и друг Лёня. Он кряхтел и вдавливал другу в рот большую подушку. Выдернул её из-под Витюшиной головы, и лежала голова на железной кровати с панцирной сеткой, прикрытой тонким матрацем. Затылком Лёнин друг чувствовал каждую ячейку жесткого панциря и ждал, когда из головы вывалится мозг. Сколько мог всасывал Витюша через наволочку и через гусиный подушкин пух тухлый воздух домашний, но, похоже, весь и высосал быстро. Окна-то закрыты. Ноябрь. Спальня как курятник вширь да в длину. Ну, и потолок в избе дед подогнал под свой маломерный рост, когда строил хату. Сорок пять лет сгинуло с того дня. Витюха как раз родился и дед Василий, батяня отца, за неделю с дружками поставил избушку.
Потому как негоже первого внука выращивать в землянке из кизяка с худой крышей, землёй засыпанной, и соломенными вязанками прикрытой поверх. Такую времянку-завалинку дед на скорую руку слепил из самана, когда от Уральска пешком да на плотах бежали они, уральские казаки, от родимой власти, которая постановила уральское казачество отменить. Проще – ликвидировать. Успели сбежать не все, но самые резвые смогли тихо исчезнуть в северной казахстанской глухомани. Никто бы там и не искал их.
Так вот в одной общей для всех жизненных надобностей комнатке этой землянки с двумя корявыми окнами и люльку повесить не имелось пространства. Дом новый для внука дед Василий поставил из сосновых брёвен, уложенных высокими штабелями на хоздворе Семёновки. Но кто-то, наверное, видел как ночью с дружками на трёх бричках дед перетащил штук двести кругляка на бугор. И через пару недель к нему приехали два уполномоченных из района в гражданских костюмах, но при хромовых сапогах.
Дом они разрешили не ломать. Пацан – сосунок, может, и спас жильё. Советская власть детей чтила как будущих борцов за власть Советов. Вождь Иосиф Сарионыч был другом всех детей. А деда увезли. Насовсем. Тридцать пятый год был. Строгое время. Воровать у социализма и морщить лоб на него тогда было очень нехорошо. И стрельнули, видно, деда. Потому как писем не слал дед вообще и областная милиция понятия не имела, в какой тюрьме или на какой зоне тянет он срок. Двести брёвен у государства скоммуниздил Василий! Плевок в социализм смачный. Это вам не табуретку из клуба тиснуть.
Отец молча обиделся на власть, и на много лет стал злой и нервный. Крепче стал выпивать в связи с печалью по батяньке Василию, и, когда Витюше ещё только семь лет пробило, ушел из семьи насовсем. Вышло так, что он крепко подрался с дружками по питью заполночь второго января нового года. Очень ненавидел Иван Васильевич всё и всех окружающих, а потому бился после литра самогона с кем ни попадя. Трое их было или пятеро – никогда не считал. Зачем бился – не думал и объяснить на временно трезвый ум не мог. Говорил только, что за отца мстил, но почему мстил собутыльникам, а не областному прокурору, уже растолковать не получалось у него.
Всегда вроде целым выходил из любой свары, а в ту ночь покромсали – порезали его с головы до ног, он и не дополз до дома.Замёрз в маленьком озерце своей крови. Мама пожила долго еще. Лет восемь. Плакала постоянно по вечерам после смены на свиноферме, а когда Витюша закончил семь классов, купила ему в городе велосипед «Орлёнок». Через месяц ей на день рожденья, на тридцать пять лет, сестра с мужем добыли в городе дорогое выходное платье из светлого парчового баберека с блестящими узорами на крученой ткани. Мать выпила немного водки, надела платье, обняла сестру с Витюшей, а потом вышла вроде бы «по нужде» и повесилась в сарайчике. Под ногами на сене оставила раскрытую тетрадку и там карандашом написала немного.
Мол, Витя уже большой, пятнадцать лет, мужик почти, а её покойный Иван каждую ночь во снах зовёт далеко за край неба, где нет социализма и свиноферм. Только воля и покой. Да Божья любовь. А Витюше отдельно и специально добавила дрожащим почерком, что они с отцом будут ждать его. Чтобы снова была полная семья.
После похорон сестра мамина хотела к себе забрать сироту. Отказался Витя. Сказал, что он на машдворе будет учиться на слесаря и кормится – одеваться сам сумеет на зарплату. Поохала сестра Настасья, но насильно Витю приручить не решилась. И он стал жить один с пятнадцати годов до сегодняшних сорока пяти. Женился как – то по случаю и мимоходом на приезжей, но она быстро обалдела от перегара бесконечного и тупых Витюшиных пьяных разборок. Пять лет назад развелась с ним и смоталась из Семёновки неизвестно куда.
Главное место в деревне, куда любыми способами желал попасть любой мужик и там трудиться всему, чему научат, был в Семёновке «машино – механический изготовительно – ремонтный цех». Огромный, с парой десятков зданий, он занимал больше двух гектаров. Пахать там было так же престижно, как иметь пару медалей «за трудовую доблесть» Научился – то Витюша на слесаря за год всего, в шестнадцать умел всё делать, но не работалось ему с удовольствием, тяжко было на душе. Рыдала душа и просила покоя. И вот как ей не горевать?
Деда любимого расстреляли, отца зарезали, мама руки на себя наложила. А как выпьет Витюша угрюмый сто граммов самогонки, какую бабушка Тарасова продавала за копейки литр, то и горечь сердце не так травит, душа не ноет громко, а скулит тихо, как слепой ещё щенок. И годам к двадцати без «поллитры» в день Витюша уже не жил. А сейчас, в сорок пять своих, работал он редко и недолго. Из слесарей с машдвора его удалили очень давно и закономерно. Портил пьяный Витюша любую работу.
Лёня тоже вылетел на волю с машдвора из бригады механиков по той же беде. И не жалел. Попал туда чудом, чудом и отпахал там аж несколько лет в стабильном нетрезвом состоянии. Тогда стали они с Витюшей подрабатывать на «черных шабашных» работах по временному найму. Но всё одно – убирали обоих отовсюду через неделю и раньше, да не принимали, гады, обратно на машдвор. Но зато в день меньше двух бутылок самогона и парочки «огнетушителей», портвейна в таре 0,7 литра, они теперь не пили никогда. И денег вроде у них не водилось, а пьяные были всегда к вечеру как тамада на свадьбе.
***
Сосед Лёня уже почти задушил товарища своего. Витюша слышал, как он кряхтит, сморкается и кашляет. Хлюпающие звуки кашля отскакивали от стен и летали над подушкой громко, как неистово мечется скворец или синица, когда сдуру влетят в дом, а обратно вырваться не понимают как. Не видят от смертельного испуга открытого окна. А Витюше – всё. Не осталось чем вздохнуть. Он слышал через подушку злорадный Лёнин хохот, мат победный, чувствовал, как вдавливает большая рука соседа последний кусок подушки ему в рот и понимал, что кончается жизнь, питающая отвращение к Жохову Виктору, безмозглому и безвольному дураку.
