Тёмное облако как-то неожиданно наползло на луну, и сосновый лес, только что стынувший в прозрачном серебре, превратился в сплошную стену отчётливо зловещего мрака. Облако пришло не одно, от северо-запада падала непроглядная волна темноты. С неба начали пропадать огоньки звёзд. Кто-то огромный и недобрый то ли задувал их один за другим, то ли накрывал горстью и прятал в кошель.
Яркое пламя костра, горевшего над заснеженным обрывом на берегу Светыни, заметалось и припало к земле, хотя здесь, под защитой леса, никакого ветра не чувствовалось.
Потому что тьма, гасившая в небесах последние звёзды, не была обычной темнотой, кутающей землю перед рассветом. Она дышала отголосками того ледяного холода, который когда-то остановил течение рек и на тридцать лет и три года стёр с неба солнце. Над костерком взмахивала обрывками плаща сама Незваная Гостья, и мальчик двенадцати лет, жавшийся к огню, чувствовал, как стискивает сердце неведомо откуда взявшийся ужас.
В самом деле, откуда бы?.. Сколько раз он ночевал в зимнем лесу, один у такого же костра, принимая как должное все лесные опасности и страхи, потому что они были вещественны, каждодневны и давно известны ему…
Да, но сегодня стояла совсем особая ночь…
Тьма жила холодной не-жизнью, она несла смерть, она всё теснее смыкалась кругом костерка, и тот слабел на глазах. Мальчик по имени Бýсый не отводил глаз от последней на всём свете искры тепла, и холод, пробравшийся в самое сердце, не давал сделать усилие, потребное, чтобы повернуться и бросить в огонь несколько сухих веток. Ощущение присутствия за спиной цепенило, отнимая жалкие остатки решимости. Бусый даже скрипнул зубами и оскалился, нашаривая у пояса оберег и мысленно взывая к Светлым Богам. Молитва помогла. Он всё-таки протянул руку и отправил в пламя обломанный сосновый сук, потом другой… И наконец – не удержавшись – и весь припасённый хворост.
Потому что костёр Бусого тоже был особым, совсем не таким, какой разожжёт на ночь глядя всякий правильный венн. Вместо двух или трёх уложенных рядом лесин, между которыми уютно устраивается пятнышко домовитого жара, над обрывом полыхала бестолковая куча сухих веток и смолистых корней, нарубленных с соснового выворотня. Подобные костры согревали людей на самой заре времён, когда всё происходило впервые. Оттого-то сегодня по берегу вспыхивали огни, пришедшие из той изначальной поры, и каждый мальчишка неминуемо оставался один на один с тьмой. При последней хворостине в руке…
…Пламя затрещало, взревело и рванулось ввысь, с безоглядной яростью вступая в неравную битву. Граница света сразу расширилась, тьма торопливо отступила, но совсем недалеко, она затаилась в чёрных кустах и выглядывала оттуда в жадном ожидании, когда ярость огня вновь пойдёт на убыль. Тьма знала, что долго ждать не придётся. Силёнок у костра в самом деле хватило на несколько коротких мгновений, больше кормить пламя мальчику было нечем, и от голода оно начало неестественно быстро слабеть. Тьма вновь стала осторожно придвигаться поближе, терпеливо подгадывая, чтобы ненавистный огонь окончательно изнемог…
Бусый с ужасом следил, как съёживался круг тёплого света, всей кожей ощущая ледяные пальцы, тянувшиеся к его сердцу. Он знал, что новый запас хвороста сам по себе к костру не придёт, но о том, что нужно немедленно встать и самому шагнуть в объятия этой тьмы, страшно было даже подумать. Нет! Лучше уж до конца оставаться здесь, чтобы хоть лечь потом на прогретую землю…
Умирающий огонь вдруг показался мальчику бесстрашным живым существом. Бог Огня, которого он, Бусый, по своей трусости почти уже решился предать, всё равно до последнего силился его защитить, отдавал себя без остатка, но не подпускал Тьму.
Вот тогда-то и нахлынул спасительный стыд. Он был такой силы, что Бусый поднялся на ноги, стискивая в потной ладони топор. На лезвии ярко сверкнули знаки Солнца и Грома. Бусый шагнул вперёд. Умирать – один раз!..
Когда мальчишка вернулся с охапкой дров, огонь был ещё жив. Он таился в рдеющих углях, словно раненый воин, заслонившийся багряным щитом. Бусый поспешно опустился перед костром на колени, сунул в угли пучок берёзовых веток, сорванных с засохшего дерева, и стал раздувать. Огонь сразу принял подношение. Он не помнил обиды. Мальчик предложил ему несколько веток потолще, и огонь, окончательно оживая, уверенно затрещал. Он радовался, что мог вновь сражаться с тьмой и холодом, оберегая своего человека.
Бусый обезопасил костёр самыми толстыми сучьями, а сам вновь отправился за дровами. Особой в том необходимости пока не было, но мальчишка упрямо пошёл навстречу собственному страху. Тьма по-прежнему была густой, как дёготь, но он прислушался к себе и понял, что теперь это была всего лишь самая обычная тьма. Смертная жуть ушла из неё, отбежала, иссякла, точно поняв, что не сумеет совладать ни с ним, Бусым, ни с его костром. А значит, венн из рода Белок, ожидавший этим летом Посвящения в мужчины, снова был дома. В серебряном сосновом лесу, стынущем на самом пороге весны.
«Станет страшно – соберись с духом, улыбнись и взгляни страху прямо в глаза, он и отступит, – напутствовал когда-то Бусого его приёмный отец, Летобор. – Страх сам пугается тех, кто силён и отважен, кто смеётся ему в лицо и не опускает перед ним взгляда…»
Бусый хорошо помнил отцовское вразумление, тем паче что оно не раз его выручало. Он даже придумал способ заставить себя улыбнуться, несмотря ни на что.
Ярко-зелёные глаза на смуглом лице… В глазах плещется из последних сил сдерживаемый смех. Девчонка-ровесница бежит к Бусому по залитому солнцем летнему лугу, бежит босиком, в одной рубашонке, и встречный ветерок треплет латаный подол, лохматит чёрные пушистые волосы. Под босыми ногами мелькают жёлтые лютики, и от этого кажется, что девчонка светится изнутри. Это свет радости, тепла, самой жизни…
Не улыбнуться ей в ответ невозможно. Бусый ощутил, как дрогнули губы, а сердце, как струна, зазвенело удалью и весельем. Он даже почти наяву услышал песенку жаворонка, льющуюся из-под лёгких облаков…
«Э, погодите-ка!..»
Небо, чистое на востоке, понемногу начинало бледнеть, там явственно обозначилась зубчатая стена соснового леса. Юный Бог Солнца торжественно и нетерпеливо готовился явить Себя миру. Скоро сияние золотой колесницы изольётся жидким алым огнём за край небесного свода, ночной мрак не выдержит и окончательно побежит прочь…
Бусый неожиданно почувствовал, до чего устал. Хотелось упасть возле костра и заснуть, забыв обо всём.
Встряхнувшись, мальчишка зачерпнул полные ладони колючего, чуть подтаявшего и схваченного морозом снега, крепко растёр враз загоревшееся лицо.
