Демид
Ночное дежурство в самом разгаре. Тяжёлая выдалась смена. За пять лет работы хирургом я привык к бессонным ночам.
– Демид Василич, – запыхавшаяся Машенька в сбившемся набок колпачке врывается в кабинет. – Там циркачку поднимают из приёмного покоя!
Ненавижу цирк по личным причинам. Недовольно глянув на стрелки часов, перемахнувших два часа ночи, ворчу:
– Готовьте операционную, чего орать-то? С фонаря упала циркачка твоя, что ли? Или теперь сальто-мортале по ночам на площадях крутят?
– Тихо ты, – Машенька оглядывается и, проскользнув в кабинет, плотно прикрывает за собой дверь. – Тут коллеги с её дитём топчутся. Цирк в городе уже месяц как. Афиши не видел, что ли? Последний день гастролей отмечали, тигр взбесился, из клетки вырвался.
– Тигр, говоришь? – Меня охватывает нехорошее предчувствие. Сворачиваю папки на рабочем столе и поднимаюсь из нагретого кресла, где уже подумывал прикорнуть.
– Дрессировщица бросилась усмирять его. Подрал он её здорово, – Машенька с вожделением скользит по мне взглядом и протягивает карточку. – Имя красивое у бабы. В детстве мечтала о нём.
– Дрессировщица? – выхватываю бумаги из Машенькиных рук, и вдох застывает в груди. Уже знаю, что прочту на титульном листе. Напечатанные жирным имя и фамилия бьют по глазам. Ева Колесникова. Не люблю, ненавижу. Воспоминание о ней, всё равно что нож под сердце.
Выбегаю в коридор и спотыкаюсь о девчушку лет шести. Она падает на попу и хлопает длиннющими ресницами. В них запутались слезинки. Ни дать ни взять маленький черноглазый котёнок во флисовом костюмчике. Из-под розового капюшона с ушками торчит тёмная чёлка.
– Прости, – машинально наклоняюсь и подхватываю девочку на руки. Она легче пуха. – Не ушиблась?
– Ты доктор? – серьёзно спрашивает девочка.
– Доктор!
– Ты нужен моей маме.
– Сделаю всё, что в моих силах.
Подбегает девица с зелёными волосами и лицом, утыканным колечками. Забирает у меня ребёнка:
– Катька, ты точно своей смертью не умрёшь.
Я уже ломанулся дальше, но слова этого чудища заставили меня остановиться.
– Вы нормальная? – понимаю, что задал глупый вопрос. Дама с металлическим дерьмом на морде и с волосами цвета укропа априори не может быть нормальной. Смотрю на второго коллегу Евы. Неопределённого возраста мужчина, с лицом испещрённым шрамами и морщинами. Не иначе шпагоглотатель. Махнув рукой, спешу в операционную. Одеваю стерильный костюм, дезинфицирую руки.
– Демид Василич, большая кровопотеря. – Ирина готовит худенькое тело Евы к операции.
– Работаем. – Склоняюсь над Евой и вглядываюсь в любимые черты лица.
Время не лечит. Раньше считал, что лечат новые отношения. Но это лекарство мне тоже не помогло.
Веки Евы подрагивают, глаза лихорадочно блестят, волосы намокли от испарины. От неё за версту разит алкоголем. Взгляд фокусируется на мне, и сухие губы приоткрываются в усмешке:
– Демидрол, ты? – хрипит она и заходится в кашле.
– Димедрол? – Анестезиолог вводит лекарство в вену и садится в её изголовье. – Что за чепушня? Сейчас такой обезбол поставим – спать, как ангел будете.
– Привет, Багира! – подмигиваю Еве. Сейчас не до личных разборок.
– Позаботься… о Кате… если я… Она тебе… – На большее сил не хватает, и Ева замирает.
В памяти всплывает темноглазый котёнок в розовом флисе. Маленький пушистый комочек. Я равнодушен к детям, мне больше нравится процесс их создания. С защитой разумеется. А тут зацепила меня малышка. С первого взгляда зацепила. Быть может, потому что она дочь Евы. Руки выполняют механическую работу. Стараюсь не думать о том, что передо мной подранное тигром тело любимой женщины.
– Скальпель… зажим… зажим…
– Давление падает!
Отдаю короткие приказы, а в голове одна мысль: «Ева должна выжить. Работаем».
***
Ева
Гримёрка как гримёрка. Низкий потолок, стены в афишах. А по сторонам глянешь – Ноев ковчег, не иначе. На ящике с реквизитом спят в обнимку макаки Шера и Рим. Болонки клоуна Карлуши приютились в ногах у заснувшей после представления Катюни. Дочка то негромко посапывает, то разговаривает во сне. Тихо переругивается чета попугаев в клетке, накрытой цветастым платком.
На хромоногом столе бутылка столичной, оливки, буженина и чёрная икра, подаренная мне вместе с букетом цветов пылким поклонником. Имени не запомнила, визитку выкинула. С досады. Не от него я ждала каждое выступление признаний и подношений.
– Месяц шли гастроли в родном городе. Месяц! – роняю в стакан пьяные слёзы. – А Демид не удосужился прийти.
– Может, не знал? – икает Карлуша, перебинтовывая растянутую ногу. – Хватит тебе уже. То не пьёшь, фигуру блюдешь, а то нарезалась как последняя забулдыга.
– Не мог не знать, – бью кулаком по столу. – Афиши висели повсюду. Думала, нарисуется с букетом, а я, гордо тряхнув шевелюрой, пошлю его в эротическое путешествие.
– Ты же говорила, он женат, – Сонька, Карлушина напарница, собирает костюмы и реквизит в чемоданы.
– Да уж, – бросаю взгляд на спящую Катю и тянусь, – этот плодовитый самец небось и своей клизме деток заделал. Если и приходил, то со всем выводком. Нацепили небось светящиеся рожки на головы и с улыбками блаженных жрали вату.
Тянусь к бутылке, но Карлуша отодвигает её.
– А по принципу «гора – Магомет»? – подмигивает он мне и покачивает ногой в клетчатом носке. – Он же врач. Кто тебе мешал разыграть хромую и больную. Пришла бы на приём…
Металлический грохот обрывает его на полуслове. Истеричный мужской вопль и рычание Клеопатры заставляют меня сорваться с места.
– Антон, тварь, говорила же ему!
– Куда? Пусть лучше сожрёт этого мудака. Ты бухая… – Сонька в прыжке пытается меня остановить. – С ума сошла?
Вываливаюсь в коридор. Антон несётся мне навстречу с искажённым от ужаса лицом. За ним разъярённый Цезарь – мой полосатый любимец. Униформист[1]– недоумок коротким рывком швыряет меня под лапы тигру, а сам, втолкнув Соньку в комнату, захлопывает дверь изнутри. От неожиданности и выпитого спиртного падаю на четвереньки, и грузное тело Цезаря прижимает меня к полу. Дальше помню только жуткую боль, рычание и выстрел.
Прихожу в сознание и вижу склонившиеся надо мной незнакомые лица. Меня куда-то везут, пахнет лекарствами, на людях белые одежды. Достойное окончание гастролей в родном городе, где не была шесть лет. Накаркал мой любимый клоун. Мчу в больницу, разрывая ночную тишь сиреной. Сквозь матовые стёкла видны отблески мигалки. Не понимаю слов, всё расплывается перед глазами. Балансирую на грани между этим миром и потусторонним. Только что вынырнула оттуда и обратно не хочу. Я выживу. Должна выжить. Ради Катьки. Знал бы Демидрол, какое счастье прощёлкал. А вдруг он уехал из города, из страны? Гуляя по местам нашей боевой славы, я так и не решилась зайти… Резкая боль и снова темнота. Лечу-у.
