Когда Плиний Лермон, самый знаменитый путешественник, коих знала древняя Тартария, вынесший из своих долгих скитаний неизмеримые сокровища знаний и прослывший мудрейшим из всех фрягов, за исключением, пожалуй, его жены, отправился в Чудь на турнир мудрецов, то прихватил с собою своего старшего отпрыска.
В долине Намяги царил зной, путники выбились из сил, и когда они достигли Сури, Плиний сказал юноше:
– Сын мой, перенеси своего старика-отца через горы!
Изможденный сын возроптал:
– Я прошел тот же путь, что и Вы, и устал не меньше Вашего, отец!
– Ну что ж, вернемся домой, – сказал Плиний.
И они возвратились.
На следующее утро глава семейства сказал:
– Сегодня я возьму с собой своего среднего сына, и да поможет нам Пресветлый миновать вершины скал.
Зной палил, выжигая все живое и, добравшись до подножия гор, Лермоны валились с ног от усталости. И тут Плиний сказал:
– О, сын мой, перенеси своего родителя на ту сторону гор!
Отрок ответил:
– Я и сам даже во имя Митры не смог бы подняться на этот хребет…
– Вернемся! – Решил мудрец, и они пустились в обратный путь.
В эту ночь, когда Плиний лег спать, мать сказала своему младшему сыну:
– Мальчик мой, завтра утром твой отец возьмет в попутчики тебя. И, как только вы покинете земли замка, начни рассказывать ему быль о Царь-Соколе, какую по вечерам я рассказываю тебе.
Сын пообещал матери последовать ее совету, и сделал по ее слову…
–…И тогда Царь-Сокол Великий сказал, что отправляется в жилище богов, Чертог Отдохновения, чтобы там принимать своих друзей и павших воинов, – закончил мальчик свой рассказ. Плиний осмотрелся и увидел, что снежные вершины далеко позади.
– О, сын мой, – воскликнул он, – ты, верно, унаследовал и мою мудрость, и ум своей матери, раз так ловко перенес нас через эти горы.
И Вас, мой читатель, кому большую часть жизни приходится штурмовать непокорные скалы житейских трудностей, я приглашаю в страну ханов и нищих, пророков и колдунов, гномов и великанов, туда, где в магическом Зерцале Мира Вы, наверняка, увидите и свое лицо. А если я ошибаюсь, пусть лисица позавтракает тем гусем, чьим пером написана эта быль. Только, чур, перескажу я ее, как моей душе угодно!
1 год до падения Небесной Скалы
Два закутанных в плащи всадника неслись по дороге, ведущей в имение Хелиоса.
Это были мужчины, четкость и выверенность их движений говорили о годах, проведенных в сёдлах. Первый, по китайской традиции, носил волосы коротко остриженными, а у второго, по обычаю венедов, на плечи ниспадал каскад длинных светлых волос.
Ночь выдалась тихой и темной, именно такой, какими обычно бывают ночи в странах Юга: звезды умиротворенно мерцали на небе, оставляя землю в непроглядной темноте и дымке речных туманов.
– Цикада, – обратился северянин к попутчику, – сдается мне, что здешняя погода создает особое расположение к любовным приключениям!
– О, да! – Смеясь, ответил тот, – и это особенно верно, когда под покровом темноты покидаешь душный город, чтобы направиться к домику с уютной спальней, в окне которой зажигаются условные огни!
– Цикада! – Пробормотал венед. – Ты самый…
–…Самый здравомыслящий из нас двоих! – Продолжил его собеседник. – Это чересчур отважно, Царь-Сокол, бросаться в объятья жены начальника городской стражи! Дважды нам повезло: однажды ты спрятался за драпировкой, когда Хелиос зашёл к жене, а в другой раз ты провел ночь на крыше…
– Да, и славно выспался под звездным небом! –
–…и ты должен знать, – уверенно продолжил Цикада, – что горяк, который настолько же хитер, насколько ревнив…
– Ха!
–…прикажет растянуть нас на тюремной дыбе, поскольку у него вряд ли хватит решимости биться с Царь-Соколом от Рода Русского! –
– В Пекло страх – повторил венед. – Я – не Царь-Сокол, если побоюсь скрестить мечи с любым из воинов! Ведь даже после смерти я не рискую оказаться в дурном обществе – меня ждет Сварог!
– Не уверен…–усмехнулся Цикада.
– В чем? – сверкнул глазами венед.
– Вспомни, Царь-Сокол, – Вспомни нашу первую встречу! – прошептал Цикада и утопил шпоры в бока своего жеребца…
_______________________________________________
2 года до падения Небесной Скалы
Цикада зацепился стальными когтями наручной кошки за подбой, завис вниз головой над оконным карнизом и заглянул внутрь комнаты. Волхв в ослепительно-белом балахоне налил из кувшинчика мёд, поставил наполненный кубок на стол, достал из складок одежды амулет и повернулся спиной к окну, чтобы рассмотреть камень в свете масляной лампы. Не теряя времени, посланник колдуна достал из поясного кошеля порошковый шарик величиной с горошину и, воспользовавшись духовой трубкой, еле слышным дуновением запустил его в чашу.
Внимательно рассмотрев руны, паучьими следами испещрившие амулет, Мирослав плавно подошел к столу и в задумчивости осушил кубок.
Цикада подождал, пока старик заснет. Опустился на подоконник. На мгновение задержал взгляд хищных глаз на волхве, борясь с искушением убить представителя чуждой расы, но беззаботное лицо спящего с расслабленными складками морщин не выражало никакого беспокойства, и наемник, легко переступая по стертым плитам пола носками тряпичных обмоток, подбежал к волхву, взял из расслабленных пальцев амулет и так же бесшумно, как возник, исчез в чёрном проеме окна.
Прислушиваясь к многочисленным ночным шорохам, наемник мягко приземлился на ноги и бросился в темноту, направляясь в сторону реки. Свежий ветер и чувство опасности вдыхали в него новые силы.
Выбравшись из города, вор стянул с лица повязку и осмотрелся. По холодному, влажному воздуху и запаху ила Цикада определил близость водоема. Он ускорил бег, превозмогая боль в дрожащих от напряжения мышцах. Похищение могли в любой момент заметить, и, кто знает, может быть, стража уже идёт по его следу.
Неожиданно твердая почва размякла, и ноги по щиколотку увязли в болотной жиже. Тучи москитов в предрассветном тумане с гудением облепили его лицо, ощупывая добычу жадными хоботками.
В зарослях камыша и осоки беглец обнаружил прибитое течением дерево, оседлал его, срубил одну из толстых ветвей, и резким махом направил ствол на середину реки – дитя гор, Цикада не умел плавать.
Лучи восходящего солнца с трудом пробивались сквозь марево тумана. Тяжелое дерево медленно продвигалось по руслу Ахерона, то и дело вставая поперек течения. Москиты, казалось, слетелись со всей Византии, темной массой облепив лицо и свободные от пропотевшей одежды руки. Отпугнуть их было невозможно, их можно было лишь стереть, размазав по коже, словно черно-красную жижу.
Наконец, решив, что удалился от Царьграда, Цикада повернул бревно к берегу и вновь ступил на зыбкую поверхность прибрежного болота. Его взгляд ощупывал поверхность реки, когда тихий голос произнес:
