Восемнадцать с лишком веков[1] прошло от того дня, когда Дева Мария на руках Своего Сына была вознесена к великому Престолу и после жизни несказанной скорби, мук и уничижений была коронована на чудное Царство Небес. И эти восемнадцать веков бессильны были умалить восторг человечества пред тихой святыней Девы Марии.
В немногих дошедших до нас отзывах Ее современников слышно безграничное восхищение сердца, слышны чувства, превышающие всякие слова, не умеющие найти достаточных выражений.
Дионисий Ареопагит, нарочно приезжавший в Иерусалим из Афин, чтобы видеть Богоматерь, писал своему учителю апостолу Павлу:
«Свидетельствуюсь Богом, что, кроме Самого Бога, нет ничего во вселенной в такой мере исполненного Божественной силы и благодати. Никто из людей не может постигнуть своим умом то, что я видел. Исповедую пред Богом: когда я Иоанном, сияющим среди апостолов, как солнце на небе, был приведен пред лицо Пресвятой Девы, я пережил невыразимое чувство. Предо мною заблистало какое-то Божественное сияние. Оно озарило мой дух. Я чувствовал благоухание неописуемых ароматов и был полон такого восторга, что ни тело мое немощное, ни дух не могли перенести этих знамений и начатков вечного блаженства и небесной славы. От Ее благодати изнемогло мое сердце, изнемог мой дух. Если б у меня не были в памяти твои наставления, я бы счел Ее истинным Богом. Нельзя себе и представить большего блаженства, чем то, которое я тогда ощутил».
Обращаемые к вере апостолами, с проповедью обходившими вселенную, новые христиане стремились видеть Богоматерь, Которая одним Своим видом свидетельствовала о том, что Родившийся от Нее был воплотившийся Бог. Игнатий Богоносец, архиепископ Антиохийский, бывший, по преданию, тем самым отроком, которого взял на руки Христос, говоря: если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3), – говорит в письме к Иоанну Богослову:
«Много жен у нас только о том и думают, как бы проехать к вам, чтобы видеть Матерь Иисусову. Достойные доверия люди поведали нам, что в Ней, по Ее великой святыне, человеческое естество кажется соединенным с Ангельским.
И все такие слухи возбудили в нас безмерное желание видеть это небесное чудо»…
Но разве с тех пор, как Богоматерь призвана была в небо, уменьшилось стремление к Ней сердец человеческих? Только не нужно теперь плыть из Антиохии в Иерусалим, чтобы войти в общение с Ней. Пред успением Своим Богоматерь говорила плакавшим пред Нею христианам, что теперь Ей будет легче помогать людям, всегда видя Сына Своего. Она обещала посещать весь мир и заботиться о нем.
И как чудно сбылось это обещание! Тот, кто однажды доверил Ей свою жизнь, прибрел в Ней неизменную Заступницу.
Икона Божией Матери из деисисного чина.
1-я пол. XV в.
Если жизнь человеческая представляется страшным полем, где в безумной борьбе между собою валятся люди, где гибнут мечты, надежды, где звучат нескончаемые вопли и стоны, то над этим житейским адом царит одно отрадное видение. Чудная Дева Небесная с безграничной скорбью и любовью во взоре, с ланитами, по которым стекают жемчужины слез, стоит над этим морем людского страдания, спускаясь туда, где оно особенно ожесточилось. Не в силах Она изменить лица земли, водворить рай на месте земной каторги. Но, приникая к настрадавшейся, обезумевшей, отчаявшейся душе человеческой, как склонялась некогда над Своим Божественным Младенцем, Она шепчет душе верную весть о лучших днях… Как мать, Она знает подходы к сердцу человеческому, и под Ее безмолвную речь ослабевшая, одряхлевшая вера становится живым видением и ясным предчувствием.
Ужасы жизни меркнут пред сиянием дивных картин, навеваемых на душу Ее благодатною силою. Вместо земного раздора и земных уродств восхищенному взору открываются райские дали, сонмы светлых небожителей, сверкание лучей славы Божьего Престола…
Слава, слава Деве Марии!
Она была таинственной лестницей, по которой соскучившееся и стосковавшееся на земле человечество восходило на небо. Она была связью между Богом и людьми: благоволением Бога к людям, благоволением людей к Богу…
Какие символы, какие предания!..
Вот Андрей юродивый, молясь в храме, полном народа, возводит глаза к небу и видит, как Богоматерь, стоя над народом в воздухе, осеняет Своим омофором народ, молясь за него…
«Мы, благоверные люди, радостно празднуем, осеняемые Твоим, Богоматерь, пришествием… Покрой нас честным Твоим омофором!»
Того же блаженного Андрея Ангел водит по райским селениям, показывает ему разных святых и их светлые обители, и не видит Андрей Той, Кого больше всего хочется ему видеть, Кого больше всего ищут его глаза. И спрашивает Андрей своего путеводителя, где же Пречистая Богоматерь.
– Ее нет здесь, – отвечает Ангел. – Она отошла в многоскорбный мир помогать бедствующим и утешать печальных.
Как хорошо понял значение успения Ее знаменитый Иннокентий Херсонский, когда, составляя акафист этому празднику, он вдохновенно воскликнул: «Радуйся, Обрадованная, во успении Своем нас не оставляющая!»
Дышавший детской верой, любимый и чтимый народом старец Варнава, основатель Иверского Выксунского монастыря, рассказывал как-то с восхищением о красоте своей обители.
«Наш монастырь, что с неба спущенный… Вот, как приезжает к нам на праздник архиерей, встречаем его наруже, пред захлопнутыми святыми вратами, а там внутри от врат до собора стоят монахи с цветами в руках. Начинаем служить молебен, и как в акафисте дойдем до припева: “Радуйся, благая Вратарница, двери райския верным отверзающая”, – святые врата вдруг распахиваются настежь, и все вместе с архиереем входим внутрь».
Не так ли тысячелетиями стояло человечество пред заключенными дверями рая, пока Пречистая Дева не повела его за Собой, устилая терния пути цветами Своей благодати…
Время лишь усиливало почитание Пресвятой Девы. На прежние Ее милости и чудеса ложатся наслоения новых милостей и чудес, и бережно одно поколение передает другому те же чувства к Ней, то же сознание, что в трудную минуту есть Кого позвать в высоком и далеком Небе, чтобы оно стало доступным и близким.
Иногда мы не смеем обращаться к Богу. Наша греховность кажется нам страшной стеной между Ним и нами. А если душа наша истерзана неутешным страданием, нам близко чувство ропота, вера наша колеблется, и мы не можем, не смеем молиться Ему так, как молимся в минуты умиления, в часы спокойной, сознательной веры.