«Каждый имеет право убить другого».
(Из разговора с девственницей).
«Автору следовало бы умереть, закончив книгу».
Умберто Эко.
Со стороны казалось, что они давние знакомые. Присмотрись кто-нибудь из персонала, то, помимо ярлычного «залетные» или «случайные», припомнили, что двое, немало выпившие и изрядно дымящие, отстранились в какой-то неопределенный момент неопределенного времени в неопределенном углу. Никто позже не скажет, как и с кем они объявились в клубе «ТИР». И к тому моменту, как их мог услышать посторонний, стучащий по миниатюрным клавишам, и, видимо вздрагивающий в неоновом свете, идущем от монитора, на резкие выбросы скрипящей музыки, они вплотную подошли к важной, может быть для обоих, теме. Они заговорили об убийстве.
Точнее, заговорил один, другой, мужиковатый, с татуированной стрелой, прикрывающей порез под левым глазом, слушал, перебивая собеседника настолько редко, что его ответы не преодолевали созданный ими пространственный вакуум.
Знаки приветствия, как водится, – и чтобы не вдаваться в подробности, обширные и навязчивые, – давно прошли. Первый момент опьянения преодолен. Поговорили о том, что чаще всего обсуждают взрослые люди. Коснулись различных анекдотических случаев. Зацепили похмельный синдром, наливающийся своей абстрактной плотью и кровью в своих циклически повторяемых и повторяющихся мыслях. Притерлись в откровениях более интимных, где приврав несколько, где недоговорив достаточно; где пошлых, где нежных, где дерзких, где аморальных, где трогательных и где, в общем, скучных и уверенно благих байках. Кое-что приметили. Кое-кого пропустили. О чем-то и вовсе не вспоминали.
В общем, в меру пошловатый, в меру откровенный, в меру искренний разговор. И настолько увлеклись, что как будто даже перестали пьянеть. Отвлеклись от киргизки, неоднократно сойдясь на том, что «они» быстро стареют; от молдаванки, как будто видящей в мужике рабочего ишака; от русской, не отличающейся вкусом и опрятностью. Оценили, прихвастнули, сравнили, прикинули, завлечь ли красиво, или с претензией, как бы между словом, вновь провожая и упуская их из виду. Приметили двух «студенток», то хихикающих, то по-умному поглядывающих на других.
Более солидные представительницы по-детски улыбались или вели себя смиренно.
Затянулись, выпили, закусили, забыли.
Естественный, тот, который зачастую говорил за них обоих, который относится к одному из типов гостей, по обыкновению знающих весь персонал и прочих посетителей, прочитав нацарапанную на поверхности стола надпись с исчезающими многоточиями, про себя обозвал своего собеседника «Этон».
Отстранившись в сторону, чтобы рассмотреть себя в зеркале, находившееся за спиной «приятеля», мысленно улыбнулся, словно осознавая, что, во всяком случае, ведет монолог с самим собой, если напоминать себе, что за массивной фактурой напротив находится его собственное улыбчивое отражение.
«Так вот, – разливал он водку на две трети рюмки, – представь себе самого грязного, гадкого, самого мерзкого человека на свете, внешность которого и поступки полностью соответствуют его отрицательной сущности. Некоторые, как бы их назвать, пытались создать абсолютно положительный, идеальный, собственно, персонаж. Многие знают, что большинство героев сами по себе отрицательные. Если подумать, то преподавать стоит только… – Слегка поперхнулся. – Но в любом случае, выпьем, – осушил, закусил, затянулся, – в любом случае, по-настоящему отрицательного героя нет. То ли в силу того, что автору, да, не хватает воли, то ли попросту персонаж наделен стандартной совестью. Без чрезмерно избыточной фантазии здесь не обойтись. Создать героя без совести очень сложно».
Подошедшая официант, слегка наклонившись, предложила повторить. Естественный, чтобы ее и себя больше не отвлекать, заказал бутылку «Статичной», отметив, чтобы принесли непочатую; попросил несколько порций лимона, клюквенный морс и томатного сока на всякий случай. (Любил запивать). Замысловатым жестом официанту обозначил, что соль кончилась. Девушка кивнула.
Естественный бросил несколько незначительных реплик, кинул несколько двусмысленный взгляд на ее полуобнаженную грудь, и ухмыльнулся ей удаляющейся, пока пьяная фигура, затесавшись между ними, не прервала и без того тонкую грань чистого воображения1.
«Так о чем я? – Разливал он оставшееся с прошлого раза. – Нужно оправдание. Иначе неувязка. Как это человек может стать не человеком без видимых причин? Да хоть и невидимых. А они должны быть. И под это «они» может подпадать что угодно. Тяжелое детство, первая любовь, психологическая травма, крушение грез, неудачный брак, нелепый развод, и т. д. и т. п. Перечислять можно до бесконечности. Возьмем стереотипный вариант, так сказать, горревудский. Выпьем. – Оглушил, запил, подкурил. – Возьмем, и опять же, это все условность, тихого и серого семьянина, обожающего свою жену и детей. Живущего в этом уюте и довольстве. К примеру, достаточно усидчивого, чтобы считаться хирургом, химиком, или инженером, или, на худой конец, программистом. Говорю же, – затянулся, – стандартная ситуация. Но не суть. Не это важно. Это платформа. Предисловие. Фасад. – Осмотрел зал. Бармен что-то нашептывал русской официантке, на что та, сдерживаясь, хихикнула, обнаружив на себе строгий взгляд менеджера. – Жена как жена. Дети как дети. – Продолжал, почти не задумываясь, или отстраняясь по ходу дела на что-то свое, невыраженное. – Его оболочка. Его халат. Его диван. – И словно бы проснувшись. – Я говорил, что вещь назвал «Цикл»? Нет. – Словно бы прочитал мысли, предупредительно тут же заявляя:
– И нет. Я не пытался публиковать. То самое начало, которое я тебе вскользь набросал, мне кажется слишком фривольным, да и вообще, очень сомнительным. Хотя чего здесь сомнительного только нет. Каждый бордюр, каждый закоулок здесь вызывает сомнение. Да и персонаж в целом. – Выпустил дым, затянулся. – Дилеммочка. Персонаж выдуман, значит, он не реален. Он может быть правдоподобен. Но воспринимают его как настоящего. А чрезмерная его отрицательность окажется на грани беллетристической фантастики. Но это, – он вновь разлил, – мелкие шероховатости. В общем, взрыв. Катастрофа. Авария. Что угодно, что позволяет осознать, что мечта о долгой и счастливой жизни разрушена. Вдарим».
Естественный выпивал, и все больше задумывался, уходя в состояние чистого творчества, когда никакой шум, никакие толчки не смогли бы его отвлечь. Когда в неопределенном месте неопределенное время становились безличными.
