1
Письмо от Ивана пришло на исходе августа, в самый разгар дачного сезона, когда день-деньской пропадал Андрей Петрович на загородных шести сотках. Следовало, пожалуй, находиться там и ночью, отпугивая бомжей. Но супруга Алла, опасаясь за свое здоровье, не разрешала ему отлучаться надолго. Впрочем, в таком состоянии неопределенного недуга пребывала она уже немало лет.
– Твой двоюродный брат депешу прислал, – с улыбкой встретила жена, когда вечером притащился он из гаража домой. – Неплохая новость.
Иван писал: «Здорово дневал, казак Бакланов! Как ты там? Сколько лет молчишь! Не по-родственному. Обратиться заставила необходимость. Тетя наша по матерям, Татьяна Фоминична Затуливетрова, перед Пасхой померла. А мы с тобой остались наследниками. Сын ее, Виталик, спился еще при Ельцине и замерз натурально под забором. А сноха, Зинуля, тоже бухала по-черному, пока не пропала без вести. Был слух, с каким-то сектантом умотала в Сибирь, в тайгу, чтоб готовиться к концу Света. А внук тетки, Ромка, связался с урками, ограбил ювелирный магазин. Писал я ему в тюрьму на почтовый ящик четыре раза – ни гу-гу! А полгода уже проходят, и кончается срок вступать в наследство. Срочно, Андрей Петрович, давай решать. Мы с Валюхой тетеньку доглядели, из одной кастрюли кормились-поились. И похороны справили достойно. Не обидели старушку ничем! А ты, братка, небось, и забыл, какая она… Живешь на куличках. Но закон есть закон, как Райкин смешил. Вот и ряди: будешь или нет посягать на половину ее каменного куреня о трех комнатах, времянку и сарай саманный, огород и старый сад. Все это без хозяйского присмотра, на хуторе Майском. Тетка по безграмотности завещания не оставила. Ты не тяни, отвечай телеграммой. А лучше приезжай. Поступай, как совесть велит. На том бывай здоров. Привет Алле. Мои тоже кланяются: Валя, сын Миша и сноха Лариса. С приветом – донской подъесаул Аржанов».
На кухне было парко от кипящего в большой кастрюле рассола, пряно отдавало укропом и лавровым листом. На столе в сияющих трехлитровых банках теснились пупырчатые дачные огурчики. Алла, наполовину занимая комнату грузным телом, с шумовкой в руке сгорбленно стояла у газовой плиты. Время от времени она помешивала рассол, снимала и сбрасывала белесую накипь в мусорное ведерко. Мрачная усталость на покрасневшем дряблом лице жены, ее деловая сосредоточенность подсказали, что ужин откладывается. Андрей Петрович убрал тетрадный листок в карман сорочки и размыслил:
– Надо проконсультироваться у нотариуса, какой документ нужен. Отошлю по почте. Конечно, откажусь.
Жена повернула свою крупную голову, с редкими буровато-седыми волосами, скрепленными на затылке перламутровой заколкой, растерянно зыркнула через плечо:
– Да ты чо, чокнулся? Деньги не нужны? Сидим с голой задницей. Ремонт в квартире аж кричит!
– Тетушку я, действительно, знал плохо. А Ваня с женой ухаживали за ней. Даже стыдно говорить о наследстве…
Алла Ивановна громыхнула шумовкой по кастрюле и с несвойственной ее летам легкостью повернулась к мужу.
– А если мне операция потребуется? Перекроет камень желчный проток – и тю-тю на Воркутю. Ты в этом не разбираешься, а я была медсестрой высшей категории. Сейчас в больнице не милуют. Либо плати, либо помирай!
– Со сберкнижки снимем. Или займем.
– А вдруг Эдька приедет? Который год сын обещает. Тоже расходы. На твою пенсию и таракан не проживет. – Выпученные глаза Аллы подернулись зловещим блеском, шумовка в руке качнулась. – Так бы и дала по башке! Только книжки читаешь! Тебе семья не нужна. И ты мне на хрен сдался!
Лоснящееся от пота её лицо было настолько отталкивающе злым, что он без ответа ушел в комнату, машинально снял с полки книгу. Алла распахнула дверь, запальчиво докричала:
– Если откажешься, я с тобой разведусь! На улицу вышвырну!.. У тебя еще неделя отпуска. Оборвешь айву, слышишь, и – дуй!
– Что ты завелась? – осадил Андрей Петрович. – Сначала надо отремонтировать машину, а затем ехать… А пенсию, моя дорогая, не я устанавливал. Твое демократическое правительство так о народе позаботилось! Было время, – на мою зарплату жили. Да и сейчас работаю!
– Жили. Хуже цыган! Эдика укачаю, а сама по коечникам бегаю, уколами шабашку сбиваю. Ночные дежурства брала… А ты себе галстуки покупал. Выпендривался …
– Ты ахинею несешь!
– Нищий! И я с тобой нищая. А пошел бы в райком партии, сделал бы карьеру. Не вкручивал бы лампочки на старости лет!
Андрей Петрович, сдерживая раздражение, неожиданно твердо произнес:
– Поеду! Как я сразу не сообразил…
Он давно мечтал наведаться в родные места. Дочь, родную кровинку, не видел больше двадцати лет. С тех пор, как достигла совершеннолетия. Увы, прекратил выплачивать алименты и – интерес к нему Наташи стал пропадать… Но однажды она прислала телеграмму с просьбой помочь деньгами. Несмотря на ворчание жены, Андрей Петрович это сделал. Вскоре, находясь уже в больнице, он получил от дочки короткое письмецо, в котором была такая же просьба. И тайком от Аллы заняв у приятеля необходимую сумму, он перевел ее дочери. Последнее письмо Натальи, в котором сообщалось о предстоящем замужестве и называлась цена свадебного платья, жена от него скрыла. У самих не было ни гроша. Только спустя месяц, после возвращения из кардиоцентра, он обнаружил конверт в ящике стола. Попытки связаться остались тщетными. Надежда не гасла до тех пор, пока не позвонила сама дочь (ко дню рождения он послал ей деньжат) и дерзко заявила: «Мне больше не надо ваших подачек. Отцом я считаю Сергея Дмитриевича, который вырастил меня вместе с мамой. А вам желаю не быть скупым…» Так мог сказать только несправедливый человек. Но Андрей Петрович, несмотря на обиду, поехал в Ростов, чтобы объясниться с дочерью. Она повела себя откровенно грубо. И контакты оборвались. Потом грянул августовский переворот в Москве. Инфаркт. Он несколько лет выкарабкивался, занимаясь укрепляющей физкультурой и соблюдая диету. И теперь, к шестидесяти семи, чувствовал себя вполне сносно, даже устроился на полставки в поликлинику электриком.