Много лет назад это было или мало – кто знает, но жил на востоке один дхар. Звали его как будто Бхогисунда, или еще хуже, и у него была дочь. Дочь как дочь, все как положено, ничего интересного. Когда она подросла, ее решили выдать замуж за сына какого-то вельможи, тоже дхара. Устроили свадьбу, наготовили риса, зарезали пару свиней, пару быков, а наутро слуги вошли в спальню и нашли жениха мертвым…
Он лежал на кровати рядом с женой дырявый, как будто его крысы сгрызли, черный, как пропавший хлеб.
– Ну и дела, – сказали слуги, – подох так подох, нечего сказать!
Дхары, конечно, повздорили. Собрали было войска, кого-то, кажется, прибили. Но страсти вскоре утихли, и дело это забылось бы совсем, если бы через год дхар Бхогисунда не подумал, что дочь надо все-таки отдать замуж. Нашли другого жениха, зарезали свинью, зарезали быка, наготовили риса, а утром открыли двери в спальню – жених мертв, как будто его крысы сгрызли. А невеста спит себе, ей вообще наплевать! Беззаботная женщина…
Черт возьми! – подумали слуги. – И второй подох, ну и ну…
После такого желающие заполучить родовитую невесту разом рассосались, тем более что и сам дхар не был так уж богат, и невеста не блистала, и жить, вообще-то, хотелось.
Тем бы эта история и кончилась, так бы и осталась дочь дхара двукратной вдовой, если бы года через два в замок не приехали какие-то сваты. Выряжены они были в богатые шелка, с цветными тюрбанами на головах, на руках носили браслеты с драгоценностями. Они растянулись на полу перед высокородным дхаром и передали ему, что некий купец-купчишка по имени Сандаксурва жаждет женить своего сына на дочери дхара. Насколько сильно он этого жаждет говорил хороший, в размер кабана, сундук с монетами и ожерельями, который сваты привезли в уплату за невесту.
Дхар согласился. Любой дурак бы согласился!
Месяц спустя из дома купца Сандаксурвы выехал богатый караван – два десятка всадников, два десятка слуг, лошади, драгоценности! И слон. Гуджа, сын Сандаксурвы, какой-то тощий, темный, как буйвол, невзрачный, весь дрожащий от страха, сидел на лошади и с ужасом смотрел на отца. Ни один жених на свете не ехал на свою свадьбу таким перепуганным!
– Батюшка, – лепетал Гуджа, – разве мало нам золота? Ведь где померли двое, там и третий помрет.
– Не сегодня, так завтра, а не завтра, так и потом – все равно все помирают, – отвечал на это философичный Сандаксурва.
– Пусть бы лучше потом, батюшка.
– Мой отец был бедняком, сын, а я купаюсь в золоте. За золото можно купить дворцы и земли, людей и смерть. Но сколько бы ни было у тебя золота, все князья, все дхары, все мелкие шахи будут смотреть на тебя свысока. Эх, глупый сын, мы купим себе голубую кровь! Твой дед собирал плоды на деревьях и продавал их на базаре, а твой сын будет дхаром. Кто знает, может быть, его сын станет ханараджой!
– Эх, батюшка, если я умру через мгновение после свадьбы, у меня не будет сыновей…
– Слушай внимательно, сын, – сказал Сандаксурва и заговорщически посмотрел по сторонам. – Как только настанет ночь и вас с женой проведут в спальню, как только она уснет, ты схватишь ее в руки и выпрыгнешь в сад через окно. Мы на лошадях будем ждать тебя за деревьями.
– А что же дхар? Разве не пустится он в погоню? – задрожал трусливый Гуджа.
– Дхару нужны деньги. А когда ты наложишь на лоб его дочери тику, мы с тобой больше не будем безродными баграбхадами. Мы станем дхариями. И тогда только ханараджа будет стоять выше нас.
– И боги…
– Да и то не все.
В Матараджане как раз началась весна. Среди цветущих деревьев шуршали крыльями птицы, звонко плескались ручьи, берега рек обсыпали рыбаки, в полях расхаживали крестьяне с волами, и облака, то ослепительно-белые, то внезапно грозовые, собирались и рассеивались словно в одну минуту. Все зажило с такой страстью, будто уже завтра эта жизнь могла прекратиться, и встревоженный Гуджа, перед мысленными взором которого рисовались картины собственной гибели, чувствовал прохладный ветер на щеках, чувствовал теплое дыхание лошади, слышал жужжание насекомых в траве, и ему казалось, что жизнь полна далекой прелести, и жить хотелось так же сильно, как прекрасна Матараджанская весна!
Ах, весна в Матараджане! Сладкий морской ветер и поющая трава! Тихие ночи, шелест листьев! Робкие дожди и легкая утренняя изморозь! И взгляды красавиц, как присоски осьминогов…
Ах, весна в Матараджане! Громы и молнии средь бела дня! Внезапные ливни, смывающие тысячелетние дороги! Ревущие от усталости волы на полях и крестьяне, полуживые или полумертвые! Ну и безобразная все-таки в Матараджане весна, черт бы ее побрал!
Стоило свадебной процессии зайти на земли дхара Бхогисунды, как людей и коней окружили черные болота, вонючие, как мертвецы. Небо заволокли грузные, непроницаемые тучи. Дорога превратилась в хлюпающую грязь, ноги тонули до колен. Вокруг, между голых и кривых деревьев, что-то шлепало, булькало и поскрипывало. Среди дня наступила самая настоящая ночь. Ничего не было видно дальше, чем на два-три шага. Если бы не тучи, Гуджа подумал бы, что караван сунулся в пещеру!
Пройти по болотам всем вместе было немыслимо. Слона отправили обратно, а с ним часть всадников и слуг.
Оставшиеся тронулись потихоньку дальше, едва различая разбитую дорогу. Гуджа с содроганием слушал угрозы каких-то недобрых птиц в невидимой вышине, а его отец кусал усы и размышлял о том, как бы все поскорее обставить и дать деру из этого дурацкого места.
На следующий день, во время привала, Гуджа услышал хруст. Среди деревьев двигались какие-то огромные силуэты с длинными ногами. Гуджа остолбенел от страха, но тут как раз появился проводник от дхара и повел караван безопасными тропами.
Никто не знал, сколько прошло дней, прежде чем свадебная процессия достигла дворца – день и ночь были одинаково темными, а солнце если и показывалось, то лишь тонкой красной полосой на кромках туч.
Дворец дхара стоял на поляне, окруженной гнойными болотами, и был он весь серо-черный, кособокий, с кривыми башнями, с треснутыми стенами. Сад вокруг походил на пепелище, и какое-то зловоние, какой-то густой воздух блуждал между деревьев.
