Невыносимая июньская жара городских улиц не давала дышать полной грудью, хотя в кабинете был включен кондиционер. Жалюзи на окне за спиной Дианы были закрыты, однако лучи солнца, словно щупальца осьминога, проскальзывали сквозь узкие щели и рисовали на бежевых обоях причудливые узоры. Кремовый ковёр скрывал обшарпанный грязно-коричневый пол, а овальный плафон под потолком парил в воздухе, словно летающая тарелка. Мягкое кресло, подобно пыльному облаку, почти полностью поглотило хрупкую женскую фигуру, на которую пристально смотрели зелёные глаза в лёгкой полупрозрачной оправе стильных очков.
– Диана, скажите, после атаракса до сих пор сонливость? – изящные женские пальцы вертели в руках серебристую ручку. – А финлепсин как пошёл?
Женщине-психиатру на вид было около тридцати пяти лет, её чёрные волосы были коротко подстрижены, а светло-коричневые лаковые туфли-лодочки на низком каблуке гармонично сочетались с бежевыми строгими брюками. За спиной врача тихо гудел компьютер, его вентиляторы из последних сил пытались охладить накалившийся корпус.
– С финлепсина тошнит. Хотя, возможно, тошнит от того, что я в пятницу не удержалась и сходила в тот паб опять. Знаю, что не следовало… Но не смогла ничего поделать. Однако радует, что я не схожу с ума, – вздохнула девушка и потеребила ворот рубашки.
– Не сходите. Вы просто устали. И кроме этого, как я уже говорила раньше, вы страдаетет от пограничного расстройства личности. – Психиатр удобнее устроилась в компьютерном кресле, обтянутом коричневой экокожей. – Мы сейчас снимем симптомы, чтобы вы могли жить и работать, а дальше уже будем прорабатывать проблемы более глубоко. Больше не бьёте себя?
– Было пару раз за неделю… – Девушка виновато опустила глаза и натянула рукава серой рубашки на изрезанные ещё десять лет назад запястья. – Но так, чтобы следов не видно было. Чтобы не подумали, что я хочу наложить на себя руки или прочее. Просто так я чувствую, что я живая. Что я больше не Динка, а Диана. Я выросла.
Вода из умывальника, как обычно, была ледяной – отец разбавил её водой, только что принесённой со скважины. Пальцы в такой воде коченели быстро, мыло не мылилось, но зато глаза сразу разлипались, и от сонливости не оставалось и следа. Умываться было необходимо, потому что иначе мальчишки снова стали бы хрюкать Динке вслед, брат Савка назвал бы её хрюшкой, а другой брат Мишка прокричал бы кличку «Стинки». За «Стинки» было особенно обидно, потому что Динка почти перестала писаться в постель. Теперь это бывало не каждый день, а всего пару раз в неделю – от Динки уже не пахло мочой, как это было всего полгода назад. Сегодня постель была сухой, так что матери не пришлось отлавливать дочь и переодевать.
Также из ниоткуда могла появиться старшая сестра Машка. Она бы подтвердила, что мальчишки правы, и, глядя на растрёпанные волосы Динки, не забыла бы упомянуть ещё одно неприятное прозвище – Хищник. Динка видела это чудовище в фильме со Шварценеггером, однако никогда не находила никакого сходства между собой и Хищником. Маша обязательно постаралась бы схватить младшую сестру, чтобы расчесать слипшиеся после сна вьющиеся волосы девочки.
На секунду задумавшись, Динка принялась с ещё большим рвением смывать мыло с маленьких шершавых рук. Нет, лицо она не будет мыть мылом, его достаточно лишь просто протереть мокрыми руками.
Машка также могла отобрать и Динкину соску, сказав, что девочка уже взрослая, чтобы её сосать, и что у Динки из-за этого будут кривые зубы. Но ведь Динка и соску-то не сосёт теперь так часто! Иногда, когда совсем приспичит, да и то тайно, чтобы никто не знал. А все почему-то порываются отобрать у Динки её сокровище и убрать куда подальше. В последний раз соску спрятали в старый шкаф с видеокассетами, зная, что Динка туда никогда не полезет, но она всё же нашла её и положила в передний кармашек платья. Пусть уже и не так часто хочется соски, но всё же спокойнее, когда она где-то при себе. Встанешь в уголок, зажмёшь в кулак, чтобы не видно было, и немного пососёшь, пока кто-то не появится поблизости. Интересно, почему Динку не наказывают за соску и мокрую постель? Если это так плохо, то батя должен был бы лупить и за это тоже? Значит, не так это уж и плохо, потому что обычно может прилететь и за меньшую шалость.
Динка жила с родителями и двумя братьями в маленьком, побеленном извёсткой доме с крашенными в синий цвет оконными рамами. Они были окрашены, потому что отец достал на военных складах просто неприличное по меркам девяностых количество краски, благодаря чему подобная роскошь была позволительна. К домику прилагалась низкая пристройка в виде всегда тёмных сеней, слепленных из фанеры и разномастных досок, а также не менее низкая и тёмная, но уже выложенная из кирпича кухня. В сенях обычно хранились старые вещи и огромное количество кирзовых сапог, которые часто надевали отец или мать, когда шли чистить стайки или собирать урожай. Спустя несколько лет сапоги стали надевать и дети, в том числе и Динка. Кирзовые сапоги доходили ей до колен, эта обувь была жёсткой и неудобной, часто натирала кожу даже через носки и штаны, однако надёжно защищала от грязи. Помимо сапог и многочисленных пуховиков с плащами, сени под завязку были забиты алюминиевыми кастрюлями, железными кружками и уродливыми тарелками: всё это отец выменял на продукты у солдат и офицеров из военного городка неподалёку.
Мать рассказывала, что раньше сени были просторной хлипкой верандой, но отец попытался укрепить стены и заколотил почти все окна. Именно из-за этого в сенях царил полумрак, и даже в светлое время суток найти что-то там было возможно лишь с помощью фонарика. Дверь на улицу была тяжёлой, и когда она закрывалась, то неприятно и громко хлопала. Закрывалась дверь самостоятельно благодаря хитрому механизму из пружины, вырезанной из старой сетчатой кровати. Динка, Савка и даже Мишка не раз становились жертвами коварной двери, которая так и норовила ударить по голове или зажать ногу, если они вдруг задерживались на входе дольше двух-трёх секунд. Именно из-за этой двери указательный палец Динки на левой руке остался кривым на всю жизнь – в возрасте четырёх лет девочка не справилась с дверью и едва не оставила там палец насовсем.
