1.
На стекле, надежно защищающем бабушкин портрет, след от его губ. Каждый вечер, укладываясь спать, он целует ее в губы.
Когда она была жива, я ни разу не видел, что бы они целовались или были излишне ласковы друг с другом. Больше сорились по пустякам, используя любую возможность. Я могу предположить, что он целует ее портрет, потому что надеется, что бабушка видит, но точно, ничего не сможет ему сказать со свойственной ей ворчливой небрежностью. Возможно, он всегда мечтал ее вот так, по-настоящему коснуться, но был по-мужски бессилен перед женщиной и сторонился ее рассудительности, пряча непосредственность, замыкаясь и закрываясь в себе, объясняя все болезнями, старостью, долгой совместной, обрюзгшей жизнью и еще десятками существенных поводов, чтобы не подавать вид, что любит единственную женщину – властную, лишенную доброты к чужеродцам и насыщенную тотальной заботой и переживаниями о своих родных.
Мой дед опоздал…
…он опоздал умереть и с опозданием раздает поцелуи мертвым. Ему девяносто два и он ежедневно готовится к смерти уже чуть больше тридцать лет. Во всяком случае, примерно столько лет назад я начал фиксировать этот процесс в своей памяти.
«Мне бы дожить до того момента когда ты пойдешь в школу», «Мне бы увидеть как ты получишь аттестат», «Этим летом больно жарко, сомневаюсь что смогу увидеть как ты поступишь в институт» – говорил он с тяжелой отдышкой. У него была цель, постоянная, навязчивая, конкретно обозначенная во времени и как только она достигалась, автоматически появлялась новая. Новая цель ежесекундно распаляла его уныние, возникающее вместе с сомнениями, которые Господь помогал ему ежедневно перебарывать. «Хотелось бы посмотреть на твой диплом…но боюсь не доживу» – говорил он, с искренним лукавством притворяясь, что совершенно не замечает этой искренности, скромно сожалел, скорбел преждевременно и внешне смирялся с возможным будущим.
Возможное будущее лишило его великих потрясений и великих радостей, в его теле словно был заключен нерожденный Далай-лама – беспричинно мудрый, но лишенный власти даже для принятия решений в рамках своей собственной жизни.
Его знакомство с востоком началось сразу после трех лет армейской службы, когда разразилась Великая Отечественная война. Командование его изворотливо перебросило на возможный восточный фронт, где по мнению генерального штаба могла атаковать Квантунская армия императора Японии, готовая вот-вот ворваться с территории захваченного Китая на просторы СССР.
Ежедневно отстукивая в штаб точками и тире сообщения о том, что Японцев на горизонте разведка не обнаружила, он не выстрелив ни разу даже в воздух, спустя четыре года вернулся домой победителем. Получая исключительно юбилейные медали по случаю свершения Великой Победы, а также поздравительные письма от губернатора, мэра и депутатов разного уровнях, заставленные факсимильными подписями на девятое мая, медленно старел, оставаясь фамилией и инициалами в стремительно уменьшающемся списке живых ветеранов ВОВ в кабинете мелкого чиновника из районного отдела социальной защиты населения.
Ранее, в свои зрелые годы, он иногда мог себе позволить разнузданно пьянствовать, когда жена уходила работать в ночную смену или уезжала в деревню к своей матери. По праздникам выпивал сто пятьдесят – двести грамм и останавливался под тяжелым взором, дабы не искушать судьбу. После семейного застолья подходил к окну, рассматривая с высоты первого этажа своих возможных собутыльников, как те празднично и с любовью обнимают деревья и асфальт, оставляют зубы на бетонных бордюрах и спасают свою душу побоями, принимая их с истовым смирением от своих супружниц. Сегодня все те же двести грамм исключительно для стимуляции кровообращения, отогреть душным летом коченеющие пальцы руг и ног.
Дед сидит за столом, наливая по маленькой и пригубляя четыре раза по пятьдесят. В окно даже не смотрит, потому, что там за стеклом больше не осталось тех, кого он знал лично, кто мог позвонить в дверной звонок и занять денег до получки, с хрипотцой и сожалением выдавив из себя: «Дядь Коль, дай денег! Отдам! Одам, на следующей неделе! Спасибо, дядь Коль!»
Прохожие проходят по двору, напоминая ему кривыми походками, сутулостями, растрепанными авоськами и милой драматичностью сцен, лишенных всякого смысла прошлые образы, Практически ничего не изменилось… элегантных, блестящих машин, старающихся не задев друг друга протиснуться по старым советским улочкам стало больше, а люди все те же: брошенные, спивающиеся, веселые без повода, неряшливые и утекающие на плечах похоронных процессий в наспех сколоченных лодках в сторону кладбища.
Он относительно давно не отмечает свой день рождения, хотя, в не таком уж и далеком прошлом, отмечал по два раза в год. В паспортном столе, выдавая ему в очередной раз паспорт, перепутали дату рождения, случайно вписав в его биографию еще один праздник.
С того самого момента он праздновал дважды, и это началось еще до моего рождения, я же в свою очередь навещал и поздравлял его строго в соответствии с той датой, что стояла в паспорте…
2.
Бабушка жалуется на жизнь, она плохо ходит и путает имена. У нее болят и чернеют ноги, деформируются ногти на пальцах. Кожа на голени сохнет, шелушится и покрывается язвами. При свете настольной лампы, при плотно завешенных шторах она читает молитослов, по привычке надевая очки, которые уже ничем не могут ей помочь. Точно так же, как это делала всю свою жизнь, берет в свои дрожащие руки книгу и бубнит что-то себе под нос, непроизвольно выслеживая расплывающуюся строку взглядом. Она помнит все слова наизусть, но вера в ней крепче при запахе замусоленных, рваных страниц, нашпигованных невидимыми буквами.
Дед изредка заглядывает к ней в комнату, и причитает чуть слышно, полушепотом боясь неосторожным словом пробиться через ее глухоту: «Совсем слепая, а читает……» и шаркающей походкой уходит в свое кресло, больше похожее на старое воронье гнездо. В кресле полукругом лежат старая фуфайка и плед, у потертого подлокотника дежурит клюка и под креслом затаилась дополнительная пара утепленных тапочек, больше похожих на укороченные унты.
Родной старец обожал детективы, но книг не брал в руки уже лет пятнадцать, истерически боясь ослепнуть полностью, и в самый нужный момент не найти портсигар и спички. Если кто-то из близких заглядывал в гости и включал телевизор, то он прикрывал глаза носовым платком, стараясь изолировать себя от голубого экрана. Его единственной слабостью, в которой он не мог себе отказать было ток-шоу «Суд». Искренне веря в то, что все процессы протекают в реальном времени над настоящими подсудимыми, совершившими тяжкие преступления, он, бурно сочувствуя жертвам, качал головой, поджимал губы и неразборчиво комментировал процесс, взывая к благоразумию правосудия и умеренной жажде крови, подвергая судью или присяжных словесным гонениям, если те были слишком снисходительны.
