21 июля 2017 г.
Вена, Австрия
В итальянской церкви на Миноритенплатц никогда не бывает многолюдно. Сейчас же здесь, помимо меня, лишь пара туристов – судя по шепоту, русских. Вечереет, и, несмотря на то, что еще светло – лишь месяц прошел с летнего солнцестояния – улицы Вены почти опустели. Степенные венцы ложатся спать рано, и только молодежь да туристы бродят по улицам от Стефансплатц к Опере, от Оперы к Хофбургу, а от Хофбурга к Ратуше, оставляя итальянскую церковь, скрывшуюся в переулках где-то по правую руку, незамеченной.
А посмотреть здесь, между прочим, есть на что. И на само здание, с высокой, больше пятидесяти метров, колокольней, заложенное аж в 1276 году и законченное лишь без малого век спустя. И на высокие арочные своды, надежно поддерживаемые изящными готическими колоннами, похожими на связки волшебных растений. И на полноразмерную мозаичную копию «Тайной Вечери» Леонардо, мастерски исполненную Джакомо Рафаелли по заказу Наполеона, а потом не вместившуюся в венский Бельведер (всё-таки девять метров на четыре с половиной) и, таким образом, оказавшуюся здесь. И на монумент прославленного итальянского драматурга Пьетро Метастазио, в честь которого названа соседняя улица – Метастазиогассе. И на резную епископскую кафедру, словно элитарный скворечник прилепившуюся к колонне. И, наконец, на высокий, готически устремленный в небо алтарь из розового мрамора с иконой Девы Марии снегов, в честь которого церковь и получила свое официальное название – Итальянская национальная церковь Марии снегов.
Я сижу на массивной черной деревянной скамье, первой у алтаря, по правую руку от прохода. Задумчиво разглядываю алтарь, погруженный в свои мысли. Со стороны может показаться, что я молюсь, и именно так и думают туристы, смутившиеся от того, что нечаянно встали между мной и алтарем, пытаясь его сфотографировать. Я отвечаю легкой улыбкой. Знали бы они…
Парочка, осторожно ступая по мрамору – звуки в пустом каменном зале разносятся особенно громозвучно – торопится к выходу. Наверное, пойдут к ратуше: пить и веселиться. И это правильно: Вена – это город веселья, город имперский и столичный, пусть и утративший слегка свой утонченный аристократизм за последнее столетие. Я остаюсь один.
Через пару минут я слышу скрип двери, а затем шаги за спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы узнать, кто это. Эти шаги я знаю хорошо. Это именно тот, кого я жду. Он садится на скамью позади меня, старое дерево скрипит под его тяжелым телом. Молчит. Он знает, что я знаю, что это он. И он знает, что я знаю, что он это знает – какой бы тяжелой лингвистической конструкцией это положение не описывалось бы.
Вслушиваюсь в его тяжелое, немного хриплое дыхание. Принюхиваюсь. Что-то необычно. Интересно…
– Надо же, Франк! Нигерийка? – удивленно усмехаюсь, не оборачиваясь. – И что бы сказала об этом фрау Шенкенфельдер? Особенно о столь юном возрасте твоей любовницы?
– Она бы сказала, Пауль, – быстрый смешок, похожий на всхрюкивание, между двумя тяжелыми вдохами, – что мне стоило бы позвать и ее.
Ну, да, он прав. Фрау Шенкенфельдер, супруга почтенного инвестиционного банкира герра Франка Шенкенфельдера, именно такая. Вполне одобряет экзотические развлечения своего мужа и нередко в них участвует. Хотя раньше Пауль об этом так открыто не говорил.
– А ты-то откуда знаешь и про нигерийку, и про возраст? – без особого интереса спрашивает он.
– Работа такая – всё знать.
– Ну да, ну да, конечно.
– За это ты мне и платишь.
– Верно, – я слышу, как он достает бумажный платок из кармана, разворачивает его, вытирает запотевшее лицо. На улице жарко. – Так что давай ближе к делу, Пауль.
– Давай, – соглашаюсь я.
– Что тебе удалось узнать по Рихтер Индастрис?
– У Юргена Рихтера ничего нет. Реальный интерес к его компании только у Иммергрюн Банка. И то они колеблются. Решение еще не принято, и будет ли вообще сделано предложение – пока что пятьдесят на пятьдесят.
– Ты можешь повлиять на решение?
– Могу, конечно, – пожимаю плечами, – но тебе это не нужно.
– Почему?
– Иммергрюн готов дать только четыре миллиона, а Рихтеру нужно, минимум, шесть.
– Он говорит, что меньше, чем за десять долю не отдаст.
– Слушай его больше! Никто ему столько и близко не даст. Состояние Рихтер Индастрис ты не хуже меня знаешь. Дай ему шесть с половиной – и он будет твой и весь счастливый.
– А что Дойче и Райффайзен? – тяжело вздыхает. – Юрген всем рассказывает, что у них дикий интерес к его заводу, и что сделка, вроде как, почти подписана.
– Языком болтать – не мешки таскать, – я снова усмехаюсь. – Ни Дойче, ни Райф и близко к этой сделке не подойдут, слишком рискованно для них. Он с ними говорил, но уже давно. Они попросили бумаги, но давно решили не связываться ни с Юргеном, ни с его компанией.
– Хм, это ценная информация…
– И ты точно знаешь ее цену.
– Конечно.
Желтый пластиковый пакет из «Billa» с глухим стуком ложится на доску моей скамьи справа от меня. Я не пересчитываю, и так знаю, сколько там – сорок тысяч евро, двадцать пачек двадцаток. Франк знает, что стоит ему попытаться обмануть меня хоть на цент, и он меня больше никогда не увидит. А денег я ему приношу в сотни, если не тысячи, раз больше, чем он мне платит.
Мы не прощаемся. Я слышу, как он тяжело встает, скамья облегченно кряхтит. Но через секунду он снова садится обратно.
– Слушай, Пауль, – в его голосе задумчивость и нерешительность, несвойственно для него. – Кто же ты всё-таки такой? Ты пойми меня правильно… Ты ни разу за эти годы меня не подводил, и я помню, мы договаривались. Но я так не могу… Мне надо знать, с кем я веду дела. И я честно признаюсь тебе, я наводил о тебе справки, прости. И… Слушай, ну у меня в голове не укладывается, что простой университетский профессор, ничем, извини, особо не выделяющийся, умудряется так много информации в самых разных индустриях доставать. И какой информации!..
Я, наконец, поворачиваюсь к нему. Несколько секунд смотрю в его серые глаза, на его круглое блестящее лицо, на его пшеничные усы, на красную лысину. Я знаю, о чем он думает – не перегнул ли он палку, не пошлю ли я его сейчас, не обижусь ли на то, что он за мной следил, вынюхивал, разузнавал, это ведь противоречит нашему давнему соглашению.
Я драматически выжидаю несколько секунд. Потом поправляю очки и улыбаюсь.
– Франк, если бы всё было так просто, и все стороны моей жизни были бы на виду, ты бы не платил мне такие деньги. Доброго вечера, герр Шенкенфельдер. Ты знаешь, как меня найти.