ОНА
Наверное, не стоило идти вопреки воле обстоятельств. Не стоило не замечать доводы близких людей, и бороться с ними тоже не стоило. Обстоятельства остались, а вот она, похоже, не совсем…
Серое утро проникало сквозь заштрихованное дождём окно, ступало по половицам, разливалось дымкой по комнатам. Всё, что имело значение ночью, на рассвете становилось уменьшенной копией себя, а потом бесследно испарялось в разноголосии дня.
Она недвижно лежала в постели и ожидала, когда и её сон растворится, уступив утреннему напору. Сон, какая досадная оплошность, но всего лишь сон, миф, небытие… Будь это не сон, а явь, она бы непременно испугалась, будто действительно так могло статься, что ей хватило духу, достало смелости броситься в омут чувств с головой. Будто это она сама, настоящая, оставила и дом, и всех близких, и ушла за мечтой, за лентой на шляпе чудесного незнакомца. Как за путеводной звездой и светом свечи. За солнцем. За маяком на дальнем холме. За новой жизнью. И смыслом.
Но, конечно, то был только сон. Сейчас он погаснет, серое утро пробудит её всю, и очередной обыкновенный день расставит мысли и чувства по своим местам, где им и должно находиться. И так бы оно и случилось, но произошло неожиданное. Сон порвался, и отдельные его части остались, словно приклеенные, в настоящем. Как выползок змеи – может слезть тончайшим прозрачным чулком, а может сходить клочьями, то и дело цепляясь за чешуйки своей хозяйки. Её сон цеплялся за неё, повиснув на запястьях, висках и там, где стучит сердце. Хотелось смахнуть его с лица, и глаза застилались неведомой пеленой, стереть из памяти – и руки призрачно проходили сквозь одежду…
Она словно застряла меж двух миров – между сном и реальностью. И прежде, чем впасть в отчаяние, решила следующее:
– Это продолжается мой сон. Я ещё не проснулась или проснулась, но не окончательно. Надо досмотреть то, что держит меня там. Тогда, возможно, я смогу вернуться.
Она видела будто со стороны, как утренний свет, едва коснувшись её, медленно отступил, и где-то шёл дождь, а потом стало сумеречно. И темно. И снова рассветные блики скользили по предметам и по её телу, не касаясь мыслей. И вновь свет, и тьма. А между ними – безликая серость.
Меж тем ей снился один и тот же сон. О жизни за жизнью. О себе, идущей под руку с дорогим человеком. О новых надеждах, которыми полнилось её сердце.
– Конечно, Вы можете надеяться на лучшее. – Доктор был спокоен и терпелив. – Но возвращаться или нет Ваша дочь должна решить сама. Медицина здесь бессильна.
Она слышала их слова. И чувствовала их скорбь. Она хотела бы вернуться, но здесь, в её сне, осталось так много недосказанного, неузнанного, непрожитого… Она непременно вернётся, но только потом, как станет возможно. Когда станет понятно, что она – это она. Может, в следующей жизни…
ЛЮБОВЬ И КОФЕ
Однажды мать сказала, что любовь – это желание разделить с кем-то чашку кофе на утренней террасе, разделить время, принадлежащее тебе одной. Мне тогда было пять…
Мы встретились летом прошлого года. Встречались за год до этого, и еще за год, и еще раньше. Каждый раз знакомились заново, говорили о чём-то и вновь расставались навсегда. Мы никогда не помнили подробности прошлых встреч, но знали, что эти встречи были.
– Здравствуйте, – вчера вечером ты окликнул меня снова. Мы долго смотрели друг на друга, прислушиваясь к себе, ловя знакомые интонации, узнавая друг друга, так и не узнав.
– Вы же любите кофе?
Я ответила, что люблю. Возможно, год назад ты уже спрашивал об этом. А может, даже помнишь, какой именно я пью.
– Чёрный со сливками?
Да, ты угадал.
– И с щепоткой кардамона.
– Я отчего-то так и подумал.
Мы сидели в открытом кафе на оживлённой улице, а с моря тянулись нити свежести и просоленных волн. Город вокруг бликовал светотенью, словно пазл с выпавшими тут и там кусочками мозаики, частью которого мы стали.
– Мне кажется, Вы должны любить чаек.
– Почему Вы так думаете?
– Ну, не только чаек, всех птиц вообще. – Ты несколько смутился, смуглыми пальцами повернул чашку вокруг своей оси, отчего кофе заплескался по стенкам, множа кардамонный аромат. – Вы так смотрите вокруг, словно привыкли видеть всё сверху, сквозь слепящие солнцем морские брызги. И ещё – Ваш цвет белый, возможно с свинцовым отливом в самой глубине… Я говорю совсем не о том? Простите.
– Да нет, о том. И даже во многом правы. Но мне больше по душе альбатросы. Они как-то… существеннее.
Интересно, в прошлые встречи ты тоже об этом говорил?
Мы долго бродили вдоль моря, от пирса до самых безлюдных уголков пляжа. Мне казалось, что я поднимаюсь высоко-высоко в небо, а потом стрелой несусь вниз, пикирую раз за разом, чтобы снова подняться туда, где режущий ветер и головокружительная синева счастья. Я знала, что распрями я крылья там, на высоте, от них не останется ничего, они будут сломаны раз и навсегда, и я вместе с ними. Оттого-то оставалось одно – взмыть вверх, упасть вниз, взмыть снова – и вновь упасть. Много раз, стремящихся к бесконечности. Как и наши встречи.
Когда город погрузился под купол ночи, мы стояли под звёздами, держась за руки. Где-то мерцали огни, легкий бриз приносил осколки смеха и музыки.
– Можно я приду завтра?
– Да, приходи на утренний кофе. Я буду ждать.
Мы ещё долго не решались разнять рук. Мои – в его. После он ушёл, и я смотрела вслед, покуда последнее присутствие этого человека не стало лёгким всполохом ночного ветра.
Я проснулась с первой улыбкой солнца. Накрыла стол на террасе. И за чашкой кофе – чёрного, со сливками и щепоткой кардамона – думала о нашей встрече. Той, которая состоится через год…
ГЕОРГИНЫ
Холодные, обращённые внутрь себя скалы, равнодушно смотрели вниз, в такое же холодное, северное море. Частично покрытые мхом, уходящие в туман на линии горизонта – они казались мёртвыми, отжившими своё истуканами. И всё же они жили. Об этом говорили гнёзда птиц в скалистых расщелинах, одинокие кустики травы на почти вертикальных склонах, серые волны, с шумом падающие к их каменным ногам. И ещё – упрямый, горделивый вид, отчётливо дающий понять, что они многое повидали до твоего рождения, и ещё столько же повидают после, так о чём же тревожиться в этой недосягаемой вечности?
Анна долго стояла на краю обрыва. Ветер студил плечи, обдавал взвесью мельчайших водяных брызг, проникал под одежду и кожу… Но холода она не чувствовала. Впрочем, казалось, она ничего не чувствовала. Дома ждали муж и двухмесячный сын, чисто прибранная кухня и подаренные мужем георгины. К этим-то георгинам и возвращались постоянно её мысли.
