В очередной раз перечитывая «Чемодан» Довлатова, мысль посетила: случись, как и ему когда-то, собраться в эмиграцию, или ещё куда, что бы и я с собой взяла? Поднакопила что к моим, увы, немаленьким годам? Что дорого, а что оставила бы, и без всякого сомнения? А что и вовсе постаралась бы забыть без сожаления, и никому о том не говорить… Вопрос совсем не праздный для меня! И вот решила, что попробую и я, побуду, как Довлатов! И напишу о том, что видела когда-то, пережила и через душу пропустила, не выбросила! В чемодан сложила, в чулан его задвинув до поры…
И любопытно стало мне порыться в нем и посмотреть, что же за хлам, не хлам за жизнь мою поднакопился там?! И вот подумала, пора уборку сделать, инспекцию, ревизию и настежь отворить чулан и из него достать свой запылённый чемодан! В моём случае – саквояж.
Глава 1.
Наши жёны – пушки заряжёны
Я не уверен, что считаю себя писателем. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же, писатель занят серьёзными проблемами, он пишет о том, во имя чего живут люди, а рассказчик пишет о том, как живут люди.
С. Довлатов
Наш прапрадед Ксенофонт родился под Великим Новгородом в большом, богатом и известном на всю Российскую империю селе Вареж. Село издавна славилось своими ремёслами, в том числе лозоплетением. Когда-то в это прибыльное производство вложился дальновидный греческий купец, и в селе обосновалась, хотя и небольшая, колония греков. Предок наш прямого отношения к лозоплетению не имел, был он кряжист и силён и профессию имел под стать – кузнец. Прапрадед изготовлял всё, что было необходимо его односельчанам: различные орудия сельхозпроизводства, подковывал местных и заезжих лошадей и, как водится, на досуге, ещё и гнул эти самые подковы…
Зато наш прадед имел самое прямое отношение к греческой нации, поскольку батюшка его был счастливо женат на одной из греческих переселенок. Мать-гречанка звалась Ариадна, и сына своего, нашего прапрадеда, наградила греческим именем Ксенофонт. Помимо имени, наградила ещё и южным темпераментом и взрывным нравом, но и как приятное дополнение – абсолютным музыкальным слухом и певческим голосом. Предок, несмотря на своё имя – Ксенофонт, что с греческого переводится как чужой голос, пел не чужим, а своим родным, русским, сильным голосом. Пел он с великим удовольствием и в церковном хоре, и дома, и на сельских праздниках, аккомпанируя себе на гармони. Кроме любви к искусству, наш прапрадед очень любил старшую свою дочь Грушеньку, слывшую по словам моей бабки, первой красавицей на селе. Но эта отцовская привязанность всё же не помешала прапрадеду выдать её семнадцатилетней и помимо её воли за купца из соседнего села. Купец был старше юной Грушеньки на несчастливые тринадцать лет и знал, что сердце красавицы занято другим. Но влюблённого прадеда это обстоятельство не смутило, и он всё же рискнул и женился на своенравной Грушеньке в надежде, что стерпится, слюбится, и увёз юную жену подальше от объекта её девичьей любви. И не в своё родное соседнее село, до которого рукой подать, а за тридевять земель, в далёкий и холодный Екатеринбург. Несчастная прабабка оказалась вдали и от любимого, и от матушки и от родных берегов. В захолустном, деревянном, уездном на тот момент городе Пермской губернии. Скучном, пыльном и душном летом – и ещё более скучном, холодном, снежном и тоскливом – зимой. Ей, привыкшей к широким волжским просторам, пришлось мириться с жалким, в сравнении с (Волгой-матушкой и Окой, между которыми раскинулось её родное село – Вареж) притоком реки Иртыш – Исетью, далеко не самым большим притоком, прямо скажем. Поначалу всё у неё складывалось весьма неплохо, как и должно в любой добропорядочной купеческой и православной семье. Муж её Григорий из сельского жителя и купца средней руки превратился в главу большой семьи, горожанина и самого крупного поставщика мебели из лозы на Урале. Дела шли неплохо, капитал прирастал, и по такому случаю, чтобы угодить молодой жене, которую безумно любил, Григорий вложил часть средств в открытие книжного букинистического магазина. Агриппина Ксенофонтовна знала греческий, латынь, понимала французский и была падкой до чтения книг религиозного содержания, да и модные французские романы почитывала… Но чтобы ни делал, как ни пытался наш прадед вызвать у прабабки ответные чувства – не вышло! Прабабка оказалась однолюбкой, и с характером о-го-го каким, что и неудивительно… было в кого! И отец её, и бабушка Ариадна – оба были с гонором. Примириться с разлукой с родными местами и с человеком, которого когда-то полюбила, Грушенька так и не смогла. Отца, выдавшего замуж за нелюбимого, не смогла простить до конца жизни. Мужа полюбить тоже не получилось, как ни пыталась! Утешением и отрадой служили вера в Бога – она была очень религиозна – и рождение многочисленных детей. Рождено их было целых семнадцать душ! К большому сожалению, не все из них выжили, кто-то умер при родах, кто в младенчестве и отрочестве, а кто-то сгинул в водовороте первой мировой. Но и с оставшимися детьми было непросто: такое многочисленное потомство нужно было выкормить, выучить и поставить на ноги. Когда грянула революция, часть детей успела окончить гимназию, а младшие ещё только учились. Прадед же, как ни бился, как ни старался, но революция-таки его разорила.
Революционный лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» предок ощутил на себе весьма своеобразно, когда в его собственный, сравнительно небольшой одноэтажный дом подселили непрошеных жильцов, правда, в цокольный этаж, в самом доме уплотнить не получилось, не на голову же селить! А вот с торговыми делами оказалось всё ещё гораздо сложнее и печальнее. Мебельные магазины, для которых прадед поставлял мебель из Варежской лозы, разорились, книжный и подавно! Не до дачной мебели и книг горожанам стало, на еду бы денег найти!
Семья Агриппины и Григория
А вот в чем предку удалось объединиться с пролетариями, так это в извечном мировом зле – пьянстве. Григорий, серьёзный и почти совсем не пьющий, потеряв на фронтах Первой мировой сначала старшего сына, потом от болезни и среднего, а следом ещё и дело всей своей жизни, потерял и её смысл. Сомнительный «смысл» попытались вернуть те же самые пролетарии, что так или иначе способствовали его разорению. В дар Григорию, которого уважали и считали за своего (даром, что купец, а оставался простым и добрым деревенским мужиком, всегда жертвовавшим и на церковь, и на больницы, и на школы для неимущих), эти товарищи, видимо, желая оправдаться за закрытие его магазина и остановку всех его торговых дел, прикатили ему бочонок с вином, экспроприированным из соседней разорённой винной лавки – типа, в утешение… Предок с горя почти каждый вечер стал прикладываться к злосчастному бочонку. И хоть и не очень большое количество содержимого этого подарочка опорожнил, но прабабке и этого хватило. Наслушавшись пьяных упрёков и претензий в свой адрес, она решительно выставила мужа за дверь и больше не пустила даже за порог. Вот так закончилась их семейная жизнь, начатая без взаимной любви! Не знаю, как другие дети, но моя родная бабка Мария, младшая их дочь, страдала и очень скучала по отцу и иногда встречалась с ним украдкой от матери. Но даже и после смерти бедный наш прадед не был прощён гордой «гречанкой». Почти все мои пращуры упокоены на центральном кладбище Екатеринбурга, все на одном участке, окружённом кованой железной оградкой и только прадед Григорий похоронен за ограждением, хоть и рядом…
