– Люба, открой дверь! Открой немедленно, слышишь! – Трофимов колотил в дверь ванной, за которой рыдала его беременная жена, мать его будущего – второго – сына.
– Уйди от меня! – сквозь рыдания кричала Любочка. – Ненавижу тебя, не-на-ви-жу! Ненавижу, слышишь? Никогда тебе этого не прощу!
В ее голосе звенела такая ярость, что Трофимов вконец растерялся. Он понимал, что жена его сошла с ума, понимал, что она обижает его незаслуженно, но водопад ее отчаянья был так велик и стремителен, что размыл панцирь хладнокровия, в который обычно был одет Трофимов. Без панциря Трофимов чувствовал себя слабым и беззащитным. Прислонившись к двери и чуть не плача, он молил:
– Любочка, да при чем же здесь я?! Пол ребенка не зависит ни от чьих желаний!
– А, не зависит! – гневно крикнула его жена. – Женщина – земля, семя в нее кидает мужчина! Ты хотел первого, а теперь и этого! Это все ты, ты!
И завывания за дверью продолжились с удвоенной силой.
Изнемогая от страха, Трофимов несколько раз пробежал коридор туда и обратно. Он относился к редкому типу убежденных семьянинов и сор из избы выносить не любил. Но сейчас был исключительный случай. Каким-то внутренним чутьем Трофимов угадывал, что вызвать Любу на переговоры удастся только женщине, потому что только женщина знает слова, способные вернуть его жене разум. Он запнулся о телефонный шнур, стукнулся лбом о косяк и в ту же секунду понял, кого звать на помощь. Катя Зимина знала Любочку почти всю жизнь, потому что дружила с ней с первого класса начальной школы. Потирая лоб, Трофимов призывал Катю бросить все дела и мчаться в такси, потому что их с Любой дом сотрясает катастрофа.
Через полчаса Катя прибыла. Катя и Трофимов склонились головами в кухне, заняв стратегическую позицию, из которой просматривалась дверь в ванную.
– Сегодня узнала, – торопливо докладывал Трофимов. – С УЗИ пришла, будто сумасшедшая, глаза дикие… И сразу в ванную!
Они одновременно посмотрели на дверь ванной. Из-за двери не доносилось ни звука.
– Может, она уснула? – предположила Катя. Подошла к ванной:
– Любаня, это я… Выходи!
Из-за двери раздался такой грохот, что Катя отскочила в коридор. Трофимов схватился за голову. Зачем-то пояснил:
– Баночка с солью… в жестяной коробке.
– Люб, ну что ты, в самом деле? – укоризненно начала Катя, осторожно подбираясь к ванной. – Ну, вот у меня две девки, и что теперь? Я тоже второго мальчишку хотела! Тоже переживала, а теперь надышаться не могу! Не гневи Бога!
В ответ ей послышались звуки ударов тяжелых предметов о кафель, прерывающиеся набирающими силу рыданиями.
– Да у нее истерика, – охнула Катя. – Ей бы успокоительного выпить!
Натолкнулась на отчаянный взгляд Трофимова и замолчала.
– Лезвий там нет?
– Да ты что! – отшатнулся Любин муж. – Ну не настолько же!
Катя строго посмотрела на него, что означало: все может быть. Пояснила веско:
– Не порезалась бы, пока все там колотит…
– Родителям Любкиным звонил? – Катя по-будничному вытащила из сумки кулек с конфетами, поставила на плиту чайник. Когда чай нагрелся, налила себе чая и, прихватив вазочку с конфетами, пошла в комнату. Трофимов плелся за ней.
– Так что родителям?..
– Не звонил! Они на даче за городом. Не стал их волновать.
– Еще попытаемся?..
– Нет уж, – решительно отказался Трофимов. – Давай подождем, пусть остынет… Она, видишь, сразу реветь начинает, а ей реветь вредно. А так есть, может, захочет, устанет…
Он с надеждой смотрел на подругу жены.
– Измором, значит, будем брать, – усмехнулась Катя.
В комнате, на полу у дивана, лежал большой узел, связанный из простыни.
– Вот, – кивнул на узел Трофимов, – собрала мальчишечью одежду детскую, хотела отдать. Так уверена была…
Он протянул Кате открытку. На лицевой стороне открытки Катя увидела девочку, сидящую на лугу, всю в луговых цветах. Девочка была смутно похожа на Любу – такая же большеглазая, курносенькая, с ямочками на щеках. На видных из травы плечах девочки лежали бретельки от сарафана, а голову в льняных волосах украшал венок из ромашек.
На обороте было крупно написано Любиным почерком: «Надежда Юрьевна Трофимова».
– Крушение надежды, значит…
– Слушай, ты покарауль, а я до аптеки добегу, – спохватился Трофимов. – Посмотрю, что беременным для успокоения можно…
Сунул ноги в туфли и умчался.
Катя присела на диван и, прихлебывая чай, задумалась о Любиной жизни.
Девочки сначала становятся женщинами, а потом – матерями. Так происходит у животных, так происходит у человека, потому что такой порядок задуман природой. Любочка Трофимова, тогда еще Лебедева, была аномальным исключением из природной логики, потому что она сначала стала матерью, а потом уже женщиной. Катя помнила, как это случилось: в девятом классе, где-то в середине мая. Учительница говорит у доски, а Люба завороженно смотрит куда-то вбок. Катя пихает подругу локтем, и Любочка, повернув к ней мечтательное лицо, неожиданно шепчет: «Хочу, чтобы у меня с ним был ребенок… дочка». «С кем?!» – поражается Катя.
«С Борькой Ершовым…»
Несколько недель Катя вместе с Любой бродила по детским магазинам, разглядывая чепчики и распашонки, и в полном недоумении выслушивала мечты подруги о том, как Люба с Ершовым будут водить за ручки маленькую пухлую девочку… а потом они узнали, что Ершов курит и ругается матом. Катя улыбнулась, вспомнив потрясенное лицо подруги, когда она увидела объект своего обожания – с сигаретой в зубах, в обнимку с какой-то темной личностью в драной куртке. Оба парня были в подпитии и, шатаясь, горланили разухабистую песню.
– Не с ним, – только и сказала, придя в себя, Любочка.
Это было давно, Любе тогда было четырнадцать, как сейчас ее сыну Владьке. Она была пухленькая, круглолицая, и отец звал ее «моя бубочка». Он любил Любу больше, чем старшую дочь Веру – стройную красавицу с надменным прищуром холодных глаз. Он не говорил этого, но Люба знала, и Вера знала, и все знали, и удивлялись: Вера была красивее и успешнее, и она выбрала ту же профессию, что и отец – он был юрист. А Любочка пошла не в масть: рано начала вязать и шить, лет с десяти стряпала обеды и пекла торты, а вот в школе училась вяло и пятерки имела по единственному предмету – рисованию. Родители мечтали видеть Любочку ювелиром или, на худой конец, модельером-технологом, но она выбрала какой-то невнятный заочный факультет, где в тот год был недобор: лишь бы профессия. «Вера у нас карьеристка, а Любанька с рождения хозяйка и мать, – оправдывалась мать перед знакомыми. – Пока Верунька учится, да копается, Любушка уж замуж выскочит…»
Люба действительно вышла замуж раньше сестры, в девятнадцать лет. А в двадцать один уже качала новорожденного Владьку. Катя помнила, что на Владьке был розовый чепец и розовая распашонка, и завернут он был в розовое одеяльце, и дальше, до трех почти лет, ходил почти во всем розовом: тратиться на замену закупленного загодя девчачьего приданого Люба не захотела…
