Упершись спиной в стену больничного коридора, Светка понуро опустила голову. Так жалко выглядела она сейчас в синем полинялом халатике с хвостиком собранных на затылке огненно-рыжих волос.
Запах медикаментов, приглушенные голоса, тихие шаги запахнутых в больничные халаты и в собственные тревоги женщин – все это разом на фоне брызжущего весельем лета отдавало казенщиной, навевающей такую тоску, что выть хотелось. Даже не верилось, что еще вчера в клубе она вместе с друзьями, которые звали ее Рыжей Кошкой, выводила своим худеньким телом немыслимые буги-вуги. Вчера она была Рыжей Кошкой, независимой и строптивой, с копной непослушных волос, с неизменными в любое время года конопушками на вздернутом носике, в зеленом топе и потертых бедровках, с множеством браслетов на запястье. Вчера было весело. Вчера у нее была еще детская жизнь. Сегодня судьба перекинула ее во взрослую жизнь, будто с одной стороны улицы на другую, резко, безо всякого перехода. Был, правда, у Светки маленький переход. Но, во-первых, появился он не так давно, во-вторых, до сего дня он был неощутимый и незаметный, вроде подземного. Поэтому Светка могла себе позволить еще оставаться в детской жизни, на той стороне улицы, где было комфортно и привычно. И рассчитывала она пробыть там еще месяцев пять-шесть, чтобы свыкнуться с мыслью, что рано или поздно ей придется перейти на другую сторону. А вот как все получилось.
Дуся, Светкина мать, вытирая платком покрасневшие от слез глаза, время от времени с упреком поглядывала на дочь. Она только что вышла из ординаторской, где молоденькая докторица с важным видом маститого эскулапа объявила ей, что она в скором времени может стать бабушкой, если дочь ее впредь будет осмотрительнее. Что слова?.. Уже сам вид этой врачихи был живой насмешкой над ней, несчастной матерью-одиночкой, вырастившей на свою голову эту кикимору. Сама родила ее в шестнадцать, и этой столько же. Проклятье какое-то, что ли? Какая из нее бабка в тридцать три года? Она, можно сказать, только-только сама из гнезда вылетела, куда все шестнадцать лет кормежку таскала, надеясь, что из дочери что-нибудь путное получится, и можно будет, наконец, со спокойной совестью заняться своей личной жизнью. Она только-только скинула из себя лягушачью кожу в виде опостылевшего за много лет имени. Взяв первые буквы своего полного имени Евдокия, она стала теперь Евой вместо Дуси. Во всяком случае, именно так она представлялась теперь новым знакомым в ресторане, куда недавно устроилась официанткой. Мечта, а не работа. Вкалывала, правда, как ломовая лошадь, но ей к такой работе было не привыкать. Зато и деньги появились, и ухажеры. Хоть Дуся на мужиков и не падкая была, но один все же запал ей в душу. Такого и не захочешь, заметишь. Уж больно красив был. И на нее глаз положил. Положил, Дуся это сходу просекала. Думала, Светка подросла, можно свою жизнь устроить. И вот, на тебе. Не успела она еще толком в образ войти, как это известие о Светкиной беременности на корню срубило все ее мечты. Дуся опять всхлипнула в платок, но, видя, что от дочери слова не дождется, начала первая:
– Что молчишь? – буравя Светку стальным укором, c опаской произнесла она. – Мать на работу, а ты и рада стараться? Где башка твоя дырявая была? Мало я в нее вдалбливала, что от этих гулянок ничего, кроме дерьма не дождешься?
Видя, что дочь снова отгородилась от нее своим ослиным упрямством, Дуся вскипела от обиды.
– Кошка она, видите ли… Курица ты глупая, и мозги у тебя куриные! Чего ты молчала, чего ждала, я спрашиваю? И аборт не сделаешь, поздно уже, – всхлипнула она в платок.
Видя, что Светку не прошибешь никакими словами, она лишь вздохнула.
– Кто отец-то хоть, знаешь?
Светка шмыгнула носом и отвернулась.
– Андрей, – коротко ответила она, да и то еле слышно.
Дуся нахмурилась. Час от часу не легче.
– Суслик, что ли? – настороженно спросила она.
Светка кивнула.
– И что он? – неопределенно спросила Дуся, так как и сама толком не знала, чего ожидать от этого пацана. – Это же умудриться надо – среди пятисот тысяч городского населения выбрать для своего ребенка именно такого папашу! – нервно хмыкнула она, хлопнув ладонями по коленям.
Но эти слова, похоже, задели Светку куда больше оскорблений матери.
– У меня вообще никакого не было, – отрезала она, снова потупив взор.
Дуся вскипела.
– Это ты мне?.. Это ты мне такое говоришь?! – тыча себя пальцем в грудь, вытянула она по-гусиному шею. – Я тебе сотни раз говорила, что зарезали твоего отца. В поезде зарезали, когда из заработков возвращался. И деньги украли, которые на свадьбу вез. И фотографию показывала, – вдруг, что-то сообразив, она сменила тон: – А на что это ты намекаешь? Думаешь, как я, одиночкой? Запомни, я твоего Суслика из-под земли достану! И посажу за совращение малолеток!
– Мне со вчерашнего дня шестнадцать, – попыталась вставить Светка. Зря попыталась.
– А вот это вот! – тыча пальцем в Светкин живот, взвизгнула от негодования Дуся. – Это он тебе уже сегодня сделал, а?! Ничего, я на него управу найду, и стервь эту, мамашу его, заставлю на тебе жениться!
От возбуждения она перепутала, кто на ком должен жениться. Но сейчас это меньше всего волновало и ее, и Светку.
Старые жильцы коммуналки до сих пор помнили, как Светкина мать Дуся Нечаева и мать Андрея Маша Суслина когда-то враждовали между собой, что твои Монтекки и Капулетти. Яблоком раздора между ними стал Суслик старший. Началось все с того, что из соседней комнаты в коммуналке Суслиха, как поговаривали соседи, выжила старшую сестру, рассчитывая таким образом расширить свою жилплощадь. То история отдельная, и долго еще смаковали бы ее жильцы, не случись тотчас после нее другая, затмившая собой первую. Вместо ожидаемого расширения жилплощади в качестве новой соседки семейство Суслиных получило языкастую задиристую Дуську Нечаеву. И все бы ничего, если бы в придачу к своему характеру молодая соседка не обладала завидной внешностью и игривым нравом, на которые вполне мог клюнуть Суслик старший. Почуяв опасность, Суслиха развернула в дебрях коммуналки партизанское движение, вследствие чего в скором времени ни для кого из соседей не было секретом, что якобы существующий Дуськин муж был плодом ее собственного воображения, а попросту – чистым враньем. Когда слух об этом дошел до Дуськи, та, с малых лет наученная детдомовской жизнью, врезала Суслихе прямо при всех на нейтральной территории – общей кухне (рассаднике тараканов, сплетен и прочей заразы), чтобы та не совала нос в чужие дела. Результатом этой перепалки стали затянувшиеся испорченные отношения не только между ними, но и между остальными жильцами, ставшими на защиту враждующих сторон. Много воды утекло с тех пор, откровенная вражда между ними сначала сменилась мелкими пакостями, а потом и вовсе сошла на нет. Теперь они воспринимали друг друга, как неотъемлемый атрибут своей жизни – вроде тараканов, сплетен и прочей заразы. Да и поумнели обе, во всяком случае, настолько, чтобы оставить в покое пестрое прошлое, больше заботясь о том, чего ожидать в обозримом будущем. Дети-то подрастали, а на его туманном небосклоне ни у той, ни у другой не спешила вырисовываться хоть какая-нибудь надежда на улучшение жилищных условий. Лишь подряхлевший Суслик старший нет-нет да и напоминал обеим о пережитом позоре. Поэтому не было ничего удивительного в том, что перспектива такого родства могла привидеться обеим женщинам разве что в ночных кошмарах.
