Что бы ни ставили в Энском драмтеатре – выходила комедия. В памяти Ивана Сергеевича так и осталось: «Театр драмкомедии» (это, впервые вылетевшее в коридор из чьей-то гримерки, легко упорхнувшее за театральные стены). Помнится, кондуктор в автобусе объявлял: «Следующая – Драмкомедии»… «Потянув» за кондуктора, Иван Сергеевич вернулся лет на тридцать назад, в один из приснопамятных дней – день первого своего появления у дверей театра: перегородившая вход высокая комиссия во главе с пожилой (мягко сказано) дамой, нипочем не желавшей идти дальше афиши с месячным репертуаром: «“Ромео и Джульетта” – комедия. Пусть. Пусть. Пускай. Но – “Вишневый сад” (на всю площадь)!.. Ни о какой авторской воле слышать ничего не хочу!..»
Очнувшись, Иван Сергеевич наклонился к бокалу, сдул пену – в глубину теплого (в сравнении с морозной улицей) павильона поплыло облачко пара.
– Помнишь, как «Джульетту» с репертуара снимали?.. Ты уже с «Гамлета» начинал, так?.. – Виктор Михайлович постучал воблой о край стойки. – Дескать, пусть только попробуют из триллера всех времен и народов «Волгу-Волгу» устроить! Стены там такие, что ли.
Перед мысленным взором Ивана Сергеевича выплыло башенками из тумана здание драмтеатра…
– Понимаю, тебе теперь все эти «Макбеты» до лампочки, – продолжал Виктор Михайлович, разделывая рыбу на бумажной тарелке. – А мне перед тобой пофорсить охота. Помнишь, серия была «Классики и современники», книжонки такие в мягких обложках? Меня все интересовало: а что, современник классиком быть не может? Один современник… один… ма-а-аленький… завалящий… Почему не попробовать? Не попытаться? Соединить… Вот я читаю, скажем, тебя: ты меня извини, но это же ни в какие ворота… в хорошем смысле… ни в современные, ни в классические. С тобой все, более-менее, ясно: в один прекрасный день твои за тобой прилетят… Шучу… Понимаешь: поступить ровно так же, как он сам. Главное – на него не оглядываясь. Ровно так же, как он, не оглядываясь, перелицовывал на свой манер всех этих Джульетт с Гамле́тами. Продолжить ряд. Не оглядывающихся… Ну, айда со мною в Энск на премьеру?..
Всю следующую неделю Иван Сергеевич прислушивался к себе: чего больше – любопытства, достоинства? Последнее обязывало никогда ни при каких обстоятельствах не возвращаться в этот, в двух часах езды от столицы, город. Откуда тогда первое?.. Никто не смеет посягать на свою свободу, на право распоряжаться собой. Никто. Мысли, поступки человека – его реакция на самого себя. Человек сам для себя – среда внешняя. То, для чего он среда внешняя, и есть душа… Иван Сергеевич мысленно увидел себя влезающим в драмтеатровский автобус.
– …Ровно так же, как он сам… – уже в автобусе, плывшем меж заваленных снегом деревьев, развивал тему Виктор Михайлович. – Ровно тем же манером. Ведь что он, по сути, делал?
Иван Сергеевич неопределенно глянул на товарища.
– Вот именно… – подхватил тот его взгляд. – Свежее вино в старые эти… Вино – да. Речь о мехах. Лет четыреста никто мехами не занимался!.. Слушай: «Гамлет». Да!.. Да!.. На сцене – Гамлет, в зале – главный герой. Некто. Когда-то бывший одним из тех, кто и сейчас все на той же сцене, перед ним, сидящим в зале (он у меня – среди зрителей)…
Покачиваясь, поскрипывая, разгребая темноту светом фар, автобус плыл заснеженным, совершенно ночным в этот еще не поздний час коридором. Совершенно пустым.
– Вон тот… – толкнул Виктор Михайлович Ивана Сергеевича под локоток… – не оборачивайся, за нами наискосок, обернешься, когда скажу… на коллегии докладывать будет… давай смотри… видел?.. Решать будут насчет фестиваля. Пускать нас туда или нет. Так что нерв обеспечен. Главное, чтоб ведущие не перегорели (с Розекранцами-Гильденстернами – бог с ними)… И вот этот Некто вместе с залом смотрит сцену «мышеловки»… Не догадался, нет?.. Короче, сцена эта – о том, как Некто в свое время, на хвосте уже сталинизма, настрочил навет на своего лучшего друга, тут же спроваженного, куда Макар телят не гонял. Отнял роли, жену… В общем, спектакль в спектакле, «мышеловка» в «мышеловке». И – свет на него! Не на короля на сцене – на этого, в зале! Короче, сам увидишь. Что-то я… Не будь все так серьезно сегодня… жахнул бы за милую душу…
Виктор Михайлович оглянулся туда, откуда с полдороги понеслись по салону взрывы приглушенного веселья…
Ноя, автобусишко взобрался на холм. Переведя дух, нырнул, как с гребня волны, в бездну, унося столичную делегацию все дальше в снежную глушь.
– Ч-чёрт, зябко… Затянуться бы… – ощупав карманы, поежившись, Виктор Михайлович тесней привалился к Ивану Сергеевичу… – Как тебе такое решение?.. То есть до сего момента – прямо по тексту, мехи как мехи… А тут – нате, хлебните. Из мехов. Как там у него: монолог в двенадцать строк? Ну, да. Гамлет актерам: «Монолог в двенадцать-шестнадцать строк, который я бы вставил туда»… «Туда», – слышь? В мехи. Софиты – на зрителя в зале! На этого Некто, давно забывшего провинциальную сцену, бросившего здесь отнятую чужую жену, пошедшего по головам высоко наверх, и вот теперь оказавшегося зрителем. Он вот так вот заслоняется. Как от света. А на деле – от шестнадцати строк. Тех самых. Под софиты! В лицо! Как перчаткой! Увидишь…
Одинаковые, в ряд, деревья в снежных шапках, вылавливаемые фарами, бутафорией проплывали за окошком, понемногу распространяя «реквизитное» ощущение и на сам автобусишко: покачивающееся окно нет-нет да и начинало казаться Ивану Сергеевичу выпиленной в фанере дыркой, за которой невидимые «рядовые сцены», бегая по кругу, проносят одну и ту же дюжину «заваленных снегом» деревьев.
– Ну, и пошло!.. То есть не с этого момента, не с «мышеловки» пошло – у меня с самого начала спектакль в спектакле, как положено: места эти в зале поначалу пустые… занавес дали, на сцене пусто, и начало действия – эти, квадратом, места в зале публика (то есть, понятно, что за публика) занимает, среди них Некто… и только потом Франсиско с Бернардо под стену замка выкатываются… Что я тебе разжевываю? Ты уже лучше меня всё… Волнуюсь. Сам себя проверяю… Ну, вот… А с «мышеловки» – то именно пошло, что «Show must go on»… И такой, знаешь ли, сразу объем между Эльсинором и этим… как его… Там – трупы, тут – судьбы, а между ними – !.. Я те-бе до-ло-жу… Прет меня, да, но ты на мандраж мне скидку, Ваня, не делай. Как на духу: удалось. Подцепил я рыбу. Рыбину!.. Еще б на фестиваль вытащить… – Виктор Михайлович закивал, уставившись в пустоту.
Не больше полутора часов проведено в этих выплывающих на свет, гаснущих с двух сторон, отваливающих назад снегах… под убаюкивающее подвывание мотора… но то, что еще недавно было реальностью, уже не назовешь таковой. Каких-то полтора часа. Как близко. Как всё близко… Иван Сергеевич сконцентрировался на собственной голове: мозг, средоточие мыслей, ощутимое именно здесь, во лбу, в надлобье, пространство. Что оно? Каково на деле? Если и впрямь внутренний мир весь – в черепе («бедный Йорик…»), бесконечность – в жалком шарике (в черной дыре вон – Вселенная, и ничего), если так – становится ясна природа провала. Бездны в бездну. Что именно? Что именно становится? Что между двумя безднами нет границы. Да-а-а!.. Нет черты. Считается: пространство, время, материя – условия действия. Но что если необходимость, неизбежность действия, акта и вызывает к жизни то, что становится пространством, временем…
