Привет, бать! Ты там где-нибудь уже… на Магеллановых Облаках, да? Где твоя душа, не знаю? Ты улетел, уже час назад… У вас другие скорости, как ты говорил, – масштаб другой в горах, исчисление времени. И в раю такие же вещи.
Я ищу всё, что ты про горы хотел. Но, бывает, зацепишься, вот, за то, что на самом деле мне ещё нравится, да? И, думал, тебе понравится. Я ж думал: у камина почитаем… всё это… да ты всё это читал, и с другими, «литературный вечер» сделал мне, спасибо, с Галей Субботиной. Спасибо!.. До сих пор моя единственная радость на этом свете в этом смысле. Но я думал: у камина… с моим голосом…
Я и со своим голосом записывал, я всё повыкидывал. Вот именно – «со своим» – как с нелюбимой ношей. Не люблю свой почерк, свой голос, я люблю отвлечённо – ни моей фамилии, ни моего почерка, ни моего голоса. Но сейчас такие обстоятельства, что, думаю, немножко оставлю хоть голос, пока ты летишь, вот…
И – не про горы. Я сейчас про горы всё тоже прочитаю, что ты хотел, как ты любил про горы, и твоё, и других. А я сейчас – другое, ладненько?
Забыли ветры про моё перо.
Мой путь – не путь, всегда до половины.
Но нету, нету, нету никого.
Одна бумага, бедная рабыня.
И так давно на этом корабле,
Что я уже боюсь сойти на землю.
И парус мой с дырою на дыре,
Но даже скуку полюблю, – не греблю.
А где-то порт. Отложен карнавал.
Опять невесты спят на паутине.
И я, их вор, я снова опоздал
На потерявшей ветер бригантине.
Опять, опять во всём я виноват,
Стол не накрыт и снова чайки стонут,
И что к моим весёлым островам
Швартует борт какой-нибудь дредноут.
И камень в дно, и на цепи его
Развесили моих несчастных кукол.
Я виноват, я виноват, Пьеро,
Что эту сказку в детстве не дослушал.
Моя душа как брошенный штурвал.
Я отпускаю вас, мои рабыни.
Вы так печальны, что – не умолчал.
Но как прекрасны вы в огне, в камине!
Бать, это твой камин. И там горят мои черновики «стихов». Ты любишь черновики хранить, а я, наоборот, вот… думал, в твоём камине… К сожалению, ни один черновик не сгорел в твоём камине.
Но что ж сделаешь?..
Как ты там летишь, бать?
Как там, солнышко моё?
Как там, моя радость?..
[стёртая телефонная запись от 1.01.2013, на сороковой день]
Я с тобой ссорюсь, время, навсегда
Или ушёл он – и забыл вернуться?
И по пути чем-то увлёкся?
И что-то лёгкое и светлое он встретил?
…Договорили мы или не договорили о главном с отцом? Как по-моему, я о главном у него спросил, ещё летом: как чувствует – выполнил свою миссию?
Его мгновенное и абсолютно утвердительное: «Да!»
Меня он не спросил и не спрашивал позже в последние годы, что я хочу делать? Весь был уже в своих недоделках, в Ванькиной астме, да и свои дела сердечные – отдышка и вечная боль в ногах его уже не отпускали. Чтобы жить, надо было ходить и лежать одновременно… И даже написал мне в письме: «Здравствуйте навсегда!» В 1992-м ему 58, как мне в 2013-м. Это период подготовки батиной выставки «Удивительное в камне», его личного дебюта, как музейного – ещё раз! – Музейного Человека с больших букв. Потом, перед самой смертью, он снова создал музей – книгу стихов разных поэтов о горах «Наши горы рифмованной строкой». И ещё до этого – два музея: путеводитель по горам и видеофильм о горах с его незабываемым вступительным словом «Я безмерно завидую горам…». А перед этим был создан музей альпинизма, а перед книгой стихов – восстановление альпиниад. Конечно, не в одиночку: друзей и соратников у него было бесчисленное войско. И все эти прекрасные дела – общий, дружный, невообразимый для меня труд беззаветно преданных горам таких людей, как батя. Но именно выставку руд и минералов и свой юношеский взлёт в геологии – это он всегда отмечал особо. Как я понял, это и было главным в сюжете его жизни, как он мне и Насте в июле 2012-го твёрдо ответил.
То есть батя понимал, что я со своими «пьесами», свалившимися мне на голову, – ну, и ему – что я только-только нашёл то, что сам не знаю, для чего оно мне это новенькое-то и надобно по большому счёту. Что ж тут спрашивать? Но как-то отец решил показать, как легко рубить дубовые чурбачки. Я даже не сразу понял, что он просто забыл, что я уже как десять лет живу в деревне. Но фраза с топором в руке: «Это тебе не твой театр Галины Волчек!» – эта фраза выдала его: то ли, что это ли твоё дело, сынок? – то ли, что он и сам что-то не успел в этом «театре»? То есть можно сказать, что в принципе за меня не волновался. Так что, всё может быть: его юношеское открытие в геологии и геологическая выставка коллекции удивительных камней, мои двадцатилетние охи-ахи и шестидесятилетние опусы в ролях – всё это из одного бинома времени. А вот за Ваню весь исходил душой, и очень боялся потерять больного внука.
Он писал стихи, его «Зависть» вошла в фильм, он был великим читателем, знал наизусть тысячи строк. Его любовь ко всем вокруг детям была безгранична в пространстве и времени, и друзей у него было больше, чем звёзд. Но геология и горы были его музами. Хотя… кажется, мне повезло встретиться ещё с одной. По мне, у бати рождалась новая песня!
Вот как это было. Как всегда, пытаюсь бесшумно и незаметно проскочить мимо всегда открытой двери батькиного кабинета. И не хочу помешать – вдруг спит, и не хочется нарваться на новое задание – ещё не успел справиться с предыдущим. А с батей не поспоришь. «Так, фокус не удался!» – это, когда слышу: «Сынок, зайди! Если хочешь, послушай. Вот, не знаю, не обидится английская королева?» Я тут и сел, не помню на что. Я ничего не понимаю в огранках кристаллов из Британского музея, но оказалось – это такие детективы! Жаль, что и эти рассказы он не увидел в печати. Очень жаль. Только раз их слышал и был просто уничтожен, и сам себе завидовал, и понимал, что повезло мне случайно. Кому он ещё их читал? Но в годовщину его смерти, я надеюсь, увижу все рукописи, и эти тоже, от его новой музы уже всеобщего интереса.
Да, отец боялся обидеть английскую королеву, но ещё больше он боялся обидеть своих друзей, обидеть свои горы. Поэтому до самой последней секунды дожимал книгу о горах, начиная с Абашидзе по алфавиту. Галка, его дочка, в реанимации успела «перевести» вступление к ней. И после он спокойно съел мороженое, был весел, и отпустил Галку. А в 4 часа 30 минут 23.11.2012 его дела на земле навсегда закончились.
А я в 3:30 как раз сел писать письмо отцу, первый раз в жизни, как я его люблю. В 4:05 закончил, разбудил Галку жену, Ванечку и мы поехали к дедушке, ухаживать за ним после операции и жить с ним. Он это знал, что его невестка и внук утром 23-го уже будут в пути. Но в 8:08, за две минуты до отхода поезда – звонок сестры Галки: отец умер…
