Навязчиво и привычно, как гул скоростных поездов в двух милях к северу от дома, в голове Алена вертелись детали предстоящего сегодня эксперимента, который убьет его.
Едва слышное дыхание женщины, вот уже третий год делившей с ним кров, говорило ему о том, что он еще жив. И неожиданно он подумал, что вряд ли желает большего, чем услышать хоть что-нибудь после той минуты, когда начнется опыт длительностью в шестнадцать часов, возможно, последний среди сотен подобных, поставленных им. Он не верил в рассказы побывавших на грани жизни и смерти, он публично высмеивал пресловутые светящиеся тоннели, ведущие к миру счастья и всеобщей любви. К тому же он сомневался в справедливости самой идеи, двигавшей им последние девять лет – с тех пор, как вследствие бессмысленной прихоти судьбы умерла его первая жена, Мари.
Может быть, именно эта потеря и позволила Бергу разработать принципы и, главное, механизм инициирования управляемой клинической смерти. Неделями не выходя из лаборатории, отрывая время лишь на самое необходимое, он доказал, что может довести живой организм, способный на высшую нервную деятельность, до такого состояния, которое любым врачом будет признано как смерть. А затем, спустя промежуток времени, не превышающий сорока часов, особой комбинацией воздействий на все органы чувств, химическим ударом и высоковольтным разрядом завести жизненные процессы и возродить мертвое тело. Несколько лет ушло на отладку деталей и шлифовку отдельных скользких моментов в процессах умерщвления и оживления, для которых пока не было исчерпывающих объяснений. Затем, когда собаки “возвращались” с полной гарантией, ему разрешили перейти к опытам над обезьянами.
Уже через два года, когда ожила первая из множества макак, он отметил это событие поездкой в театр, на пьесу Пинтера. Он даже помнил ее название, как, впрочем, помнил все постановки, что он видел в этом убогом по форме, но ни на что не похожем по содержанию балагане, где все актеры, пять или шесть человек, явно в прошлом были пациентами психиатрической лечебницы. Каждые полгода ему присылали по почте программу спектаклей, целиком состоящую из премьер – здесь никогда не показывали одну и ту же пьесу дважды. Это был “Пейзаж”. Берг сидел в темном зале на два десятка мест, среди таких же, как он, хоть раз всерьез задумывавшихся о собственной смерти, и мысленно разговаривал с Мари. Конечно, не совсем так, как герои постановки, но и не так, как это происходило в действительности. Она не слышала его, а он вбирал в себя прозрачный поток ее слов, нанизанных на серебряную нить темы, подсказанной происходящим на сцене. Полупрозрачный образ Мари, безразлично лежащей в черном покачивающемся гробу, настойчиво накладывался на ее полное жизненной силы юное тело.
Сегодня исполнялось ровно девять лет со дня ее смерти.
Ален повернулся на правый бок и попытался прогнать воспоминания, но взамен картины мертвой Мари перед ним возникла его лаборатория, где его первая жена работала несколько месяцев – до и после свадьбы, отмеченной без всякого шума. Сообщение о церемонии появилось в университетской газете только спустя два дня, а Берг увидел его через неделю, когда развернул газету с принесенным Мари завтраком. Бутербродная крошка прилипла к заглавной букве его фамилии.
– Линда пишет, что теперь о нас будут говорить, как о супругах Кюри, – сказала Мари, подперев голову кулаком и глядя, как Берг, не отрывая взгляда от монитора, жует огурец.
Он не прочитал ни одной газеты после того дня, когда, вернувшись с лекции, нашел в луже крови ее тело, лишенное горла. Ему было неизвестно, какие еще аналогии возникли у корреспондентки, если, конечно, именно ей поручили осветить это событие. Кроме того, он возненавидел собак, независимо от породы. И все же день, когда первая из них ожила и он понял, что близок к успеху, стал для него почти счастливым. А в ту злополучную среду одна из подопытных тварей, едва обретя подвижность после ускоренной “разморозки”, неожиданно набросилась на Мари, и та не успела защититься, выронив шприц с транквилизатором. Обезьяны, наверное, вели бы себя еще более агрессивно, но им уже не давали такой возможности.
Вспоминать все это было слишком тяжело, но заснуть не получалось, и Берг решил поехать в лабораторию. Осторожно выбравшись из постели, он накинул на себя старый синий халат с торчащими из него нитками и вышел из спальни, бесшумно притворив дверь. Было уже достаточно светло для того, чтобы не пользоваться электричеством. Он вынул из холодильника пластиковую тарелку с остатками ужина, подбросил в нее кусок сыра и пару сарделек и сунул все это в микроволновую печь, затем включил кофеварку и прокрался в ванную комнату. Этот ритуал он исполнял весь последний месяц с тех пор, как Нора перестала работать в университетской библиотеке в связи с беременностью. Обычно он уходил до того, как она просыпалась, но сегодня в любом случае придется ее разбудить, чтобы попрощаться.
Из всех необходимых утренних процедур Берг особенно не любил бритье. Но с прямолинейностью автомата он выдавил из баллончика пену и покрыл ею свои худые, не желавшие полнеть с возрастом щеки, покрытые мелкими рыжими оспинками, слегка заостренный подбородок и верхнюю губу, скромно прижавшуюся к зубам, в отличие от нижней, нахально выпяченной вперед. Ему показалось, что в серых глазах затаился испуг, но никакие усилия не смогли придать им бодрое или просто спокойное выражение, и Бергу пришлось удовлетвориться чисто гигиеническими результатами работы над собственной физиономией.
Главное – не забыть, что сегодня он якобы улетает на конференцию, чтобы сделать доклад по криобиологии высших позвоночных. Так будут думать все, за исключением Марека, а ему Берг доверял, как самому себе. Пожалуй, без такого помощника он вряд ли решился бы на проведение своего эксперимента, а кроме того, никто иной не взял бы на себя ответственность за поддержание в порядке всей аппаратуры, которой за годы обросла установка Берга. Официально лаборатория закрывалась на время мнимого отсутствия ее руководителя, немногочисленные сотрудники, не занятые в учебном процессе, были отправлены в недельные отпуска и почти все успели разъехаться по курортам. Однако даже Марек, бывший с Бергом с самого начала образования лаборатории, никогда не согласился бы на эксперимент, если бы не был уверен в его успешном завершении. Казалось, уже одно это должно было бы развеять страх Берга перед погружением в смерть. Но он знал, что на самом деле боится не самой смерти, а того, что она окажется бессмысленной и не даст ему того, на что он почти бессознательно надеялся все эти девять лет – возможности вновь увидеть Мари. Если Берг и выглядел при этом безумцем – в своих собственных глазах, разумеется, поскольку он никогда не высказывал свои мысли по этому поводу вслух, – то во всяком случае его научная деятельность получила одобрение университетского совета и была признана перспективной. Следовательно, именно этот факт он всегда мог привести как главный и единственный двигатель своих исследований.
