Дон Нигро - Фантазии взрослых

Актриса выбрана на роль в рекламном ролике. Ей предстоит сыграть большой палец ноги. По ее убеждению, дело не в том, на какую роль тебя определили. Дело в том, как ты играешь эту роль. Искренность, честность, смелость и человечность, с которыми ты играешь свою роль.

Один персонаж, ДЖИЛЛ, актриса, говорит с нами с пустой сцены.

ДЖИЛЛ. Я просто должна вам это рассказать. Я прошла кастинг. Наконец-то меня отобрали на роль. Я так взволнована, для меня это честь, получить такую возможность. Рекламный ролик для центральных каналов. Эта съемка не только на какое-то время оплатит аренду жилья, не только позволит получить известность в масштабах всей страны. Есть и еще причина, по которой я горжусь тем, что снимаюсь в этом ролике. Я играю палец ноги. Но не просто палец. Роль у меня главная. Я – большой палец. Глава всех пальцев. И это единственная роль со словами. И лицо мое появится. На ногте.

История на самом деле трагическая. Я играю большой палец, который страдает от грибка ногтей. Проблема эта многих и многих, и я уверена, очень важно привлечь к ней внимание всей страны. Я много думала об этом пальце, сочиняла предысторию. Я называю этот палец Марджори, он для меня женского рода, и у нее была счастливая жизнь, до определенного момента. Прекрасный пальчик, на прекрасной стопе, большую часть времени открытый всем взорам. В сандалиях. В шлепанцах. Даже босиком. Марджори всегда выглядела хорошо. А ее ноготь красили в разные цвета. Какое-то время она даже с кольцом ходила.

Потом грянула трагедия. Появляется грибок стопы. Грибок ногтей. Поначалу Марджори пытается притвориться, будто ничего не происходит. Но не может не замечать, что вместо сандалий и шлепанцев ее все чаще и чаще запирают в носок, внутри кроссовки или армейского ботинка. Никакой открытой обуви. А в этой она задыхается.

Еще Марджори замечает, что другие пальцы начинают относиться к ней по-другому. Я хочу сказать, что они всегда смотрели на нее снизу вверх. Марджори была главным пальцем. Они все хотели оказаться на ее месте. Теперь они шепчутся у нее за спиной. Пытаются избегать ее, чтобы не подхватить грибок. Марджори это обижает, и очень.

Она все глубже погружается в отчаяние. Для нее это падение в бездну, потеря статуса, позор, как в греческой трагедии. Она – Эдип, а остальные пальцы – Хор. Ее больше не красят лаком. Ей не делают педикюр. Ее и моют не так, чтобы часто. Это очень грустная история.

Вот тут на сцену выходит это лекарство от грибка ногтей. Поначалу Марджори возражает. Она гордая, вы понимаете? Но постепенно лекарство начинает действовать. Пусть медленно, но грибок отступает, и к Марджори все больше возвращается былая красота.

Но полученный опыт ее изменил. Не физически, на поверхности, а внутри, духовно. Она понимает, пусть грибок – это плохо, он помогает человеку осознать: самое важное – что внутри. Внутренний палец. И сейчас Марджори увлечена «горячей» йогой.

Я импровизировала, что действительно помогает лучше понять персонаж. Я думаю, что в юном возрасте у нее мог быть вросший ноготь, это оставило глубокие шрамы на ее психике, и грибок ногтей заставил ее вспомнить все.

Еще я попыталась взглянуть на ситуацию с позиции грибка. Я хочу сказать, что грибок – тоже живое существо. У него, вероятно, есть свои печали. Есть что-то трагическое в том, что ты – паразит и для своего выживания должен полагаться на какое-то другое живое существо. И с точки зрения грибка – использование крема для борьбы с ним – жуткое предательство. Разрыв всех отношений.

Это такая глубокая тема. Многослойная. Как «Федра» или «Антигона». Теперь я только об этом и думаю. Конфликт между пальцем, который я, и грибком ногтей, который хочет меня уничтожить. Моральная двойственность пальца, утверждающего свое право избавиться от грибка ногтей.

В этом вся прелесть актерства. Не просто притворство, будто ты кто-то, хотя на самом деле это не ты. Это столь глубокое проникновение во вселенную персонажа, которого ты играешь, что ты сам меняешься навсегда, а может, меняешь и зрителей. Плюс на следующей неделе у меня роль банана. Я должна снять с себя шкурку перед камерой и стоять там, банан без шкурки, ничем не прикрытый.

Я знаю, что вы думаете: это не «Король Лир». Но тогда что? Даже «Король Лир» не совсем король Лир, по большей части. Дело же не в том, на какую роль тебя определили. Дело в том, как ты играешь эту роль. Искренность, честность, смелость и человечность, с которыми ты играешь свою роль.

Скоро я выйду на съемочную площадку. И стану лучшим пальцем, который когда-либо видели. У меня они будут смеяться, и плакать, и чувствовать все то, чего даже не ожидали почувствовать, и думать. Думать о том, что все живое. И все имеет значение. И каждая роль важна.

А теперь прошу извинить. Мне пора медитировать и входить в роль. Позже я приду и посмотрю на вас, посмотрю, насколько хорошо вы играете роль, на которую вас сегодня определили. Удачи вам.

(Свет медленно меркнет и гаснет полностью).

Добрая, милая сказка из тех, что иногда от одиночества придумывают себе взрослые.

Посвящается Йоханне.

(АННА, молодая женщина 30 лет, говорит с нами из круга света на пустой темной сцене).

АННА. Первые признаки присутствия воздушной крысы я заметила незадолго до моего тридцатого дня рождения. Случилось это ночью, в Мюнхене. На полу лежали частично сдувшиеся воздушные шары, оставшиеся после празднования дня рождения моей дочери, и тут, на границе сна и бодрствования, я обратила внимание, что некоторые из этих шаров шуршат и непонятно как перемещаются по полу, словно что-то невидимое расталкивало их, продвигаясь сквозь толпу. Это очень странно, сказала я себе. Но полу что-то есть, прокладывает себе путь в маленьком море наполовину сдувшихся воздушных шаров. И что это могло быть? Точно не кошка, потому что она спала на моих ногах. «Просыпайся, кошка, – сказала я, пошевелив пальцами под ее животом, – я уверена, это по твоей части. За это мы тебя кормим». Но в четыре часа утра кошка не испытывала ни малейшего желания гоняться за крысами по комнате. Я зажгла свет, но увидела только воздушные шары, которые небольшой толпой сгрудились у книжных полок, словно скорбящие на похоронах. Если эти шары что-то и знали, то говорить определенно не собирались, может, боялись. И внезапно в голове промелькнуло, пробежало на маленьких крысиных ножках, полузабытое воспоминание: вроде бы такое случалось со мной и раньше. Но тут же исчезло. И крыса исчезла. Заснуть я уже не смогла. Но в последующие дни заметила, что кошка не пребывала в полном неведении об этой воздушной крысе. Я видела, что она ждет ее появления, поглядывает на темные углы, сосредотачивает взгляд на грустном скопище сдувающихся воздушных шаров. А потом кошка смотрела на меня, словно пыталась сформулировать особенно сложный вопрос или передать важное предупреждение. Примерно в это же время я начала замечать в своей квартире и другие странности. Однажды уронила пакет молока, и молоко полилось в одну сторону, словно по склону холма. Я нашла это крайне необычным, потому что не замечала в своей квартире таких крутых наклонов. И при этом я вроде бы припоминала, что разлившееся молоко уже текло подобным образом по старому линолеуму. Как такое могло быть? Когда? И кем тогда была я? Ответить на эти вопросы я не могла. А еще я заметила, что оконные рамы мне удается поднимать и опускать с большим трудом, словно размеры направляющих чуть изменились, может, даже возник какой-то перекос, как в окнах кабинета доктора Калигари. Это тоже было очень странно. А когда на исходе дня я лежала голой в ванне, огоньки свечей иной раз колыхались, словно что-то пробегало мимо в темноте, аккурат за границей моего маленького круга света. Я все сильнее и сильнее чувствовала, будто что-то наблюдает за мной. Когда смотрела на себя в зеркало, буквально ощущала спиной этот неприятный крысиный взгляд, и краем глаза могла поймать мелькание чего-то позади меня. Но когда поворачивалась, чтобы взглянуть на это существо, ничего не видела. Я решила, что должна перейти к активным действиям, поймать незваную гостью, но гуманным способом. Поэтому взяла старую коробку из-под обуви, положила в нее сыр, а приподнятую крышку закрепила на старой отвертке. Воспользовалась не раз и не два проверенной мультяшной стратегией: крыса улавливает запах сыра, залезает в коробку, сшибает отвертку, крышка: хлоп, – и зверь в ловушке. Что ж, в четыре утра план показался мне весьма удачным. И уже на заре, когда мне снились речные раки и что-то мягко покусывало мои груди, меня разбудил звук падающей крышки: хлоп. С гулко бьющимся сердцем я, волоча ноги, поплелась на кухню, в одной только футболке и носках, и вот она, коробка из-под обуви, с закрытой крышкой. Медленно я подбиралась к ней, в полной уверенности, что это сырная могила воздушной крысы. Ближе и ближе. И тут меня охватили сомнения. Теперь я ее поймала, но что мне с ней делать? Сама мысль о том, чтобы поднять коробку, не радовала. По какой-то причине тревожило, что крыса не будет сидеть на месте. Но я заставила себя протянуть руки и поднять коробку с пола. Она оказалась на удивление легкой. Я ее легонько потрясла. Что-то в ней задребезжало. Я сняла крышку. Отвертка, пара крошек сыра. И внезапно я ощутимо почувствовала, что сзади за ной наблюдают. По спине пробежал холодок. Я резко обернулась и увидела мою маленькую девочку. Она стояла в дверях, сжимая в руках маленькую, набивную собачку, большие, удивленные глаза смотрели на меня. Дочка засмеялась. Она думает, это смешно. Для нее все это – как ситуация из мультфильма. Я – ее немецкий Даффи Дак. Днем она смотрит мультфильм, в котором маленький песик обследует мир в тщетной попытке найти своего улетевшего «голубка». «Вонючка», – кричит моя дочь. И я чувствую себя в какой-то степени мультяшной. Если почти тридцатилетняя женщина вдруг становится одержимой крысой, это более чем глупо. Мне следует поставить настоящую крысоловку или рассыпать крысиный яд, но я колеблюсь. У меня ребенок. У меня кошка. Не люблю я яд. Почему-то его использование мне представляется непорядочным. Но тревога нарастает день ото дня. И я начинаю подозревать, что кошка на самом деле предательница. Она позволяет этому существу пить молоко из ее миски. Иногда у меня такое чувство, что они пьют молоко вместе, бок о бок, когда я не смотрю. Эти двое в заговоре против меня. Я не сплю всю ночь, жду в темноте, с пластмассовым молотком моей дочери в руке. Я не уверена, что хочу убить эту воздушную крысу. Мне просто хочется треснуть ее по голове, чтобы точно знать, что она – настоящая. И мысль об этой встрече наполняет меня странной смесью ужаса и возбуждения. Ощущения почти эротические. Природа берет свое, я засыпаю, и мне снится, как что-то скребется и попискивает в длинном, темном коридоре старого отеля. Потом меня будит донесшийся с улицы шум. Я не могу понять, что это: человек то ли смеялся, то ли рыдал, то ли кричал в экстазе. Меня трясет. Я решаю, что самое время взбодрить себя чашкой чая, поднимаюсь и иду в темноте на кухню, огибаю угол и вижу два красных глаза у противоположной стены, которые смотрят на меня в темноте. Я смотрю на глаза. Глаза смотрят на меня. Что ж, думаю я, пора нам и встретиться. Медленно приближаюсь к глазам, с пластмассовым молотком в руке. Сердце колотится. Нервы натянуты, как струны. И на кухне так хорошо пахнет. Это запахи моего детства. Теплые, безопасные, добрые, словно что-то выпекается в отеле моего дедушки. Но два красных глаза не двигаются. Они не моргают. Не мигают. Я поднимаю трясущуюся руку и включаю свет. На мгновение слепну. Потом осознаю, что два красных глаза – индикаторные лампочки на плите. Я забыла выключить картофель, который поставила тушиться в духовку перед тем, как заснула. Слышу хихиканье за мусорной корзинкой. Воздушная крыса смеется надо мной. Мне нужно выбраться из дома. И вот в дождливый мюнхенский день я везу дочь в музей Карла Валентина, где на стенах висят странные предметы, визуальные шутки, знакомые вещи, изготовленные странным образом, фрагменты из другого мира, искаженные записанные голоса, шепчущие со старых, заезженных пластинок, напоминающие персонажей снов. Девушка с усами подала мне отвратительную белую колбаску, тогда как в другом конце комнаты механическая женщина ласкала себя и смеялась надо мной. И на мгновение я подумала, что вижу в ее глазах глаза воздушной крысы, уставившиеся на меня. Вот тут я вспомнила, как частицу сна, другое время, когда я лежала в постели с моим возлюбленным, мужчиной, который теперь по другую сторону океана, счастливая и голая, в темноте мы прижимались друг к дружке, как новорожденные младенцы, и тут до меня донеслось какое-то шуршание из другого конца комнаты. «Мне здесь нравится, – сказала моя маленькая девочка, вырвав меня из воспоминаний, – но эти белые колбаски такие невкусные». Механическая женщина смеется, и мы идем домой под дождем, поднимаемся по темной лестнице, дом пахнет временем, сыростью, столетиями грусти и сожалений, и пока я вожусь с ключами, мне кажется, что я слышу какое-то шуршание по другую сторону двери. Я прошу дочь отступить на шаг. Поднимаю сложенный зонт, готовая ударить, делаю глубокий вдох, поворачиваю ручку и открываю дверь, чтобы встретить мою судьбу. Дверь скрипит, за ней – темнота, запах мяты и тиканье старых часов моего дедушки. Потом я вновь слышу шуршание в темноте. Крепче сжимаю зонтик и включаю свет. «СЮРПРИ-И-И-И-ИЗ!» – кричат все. Зонтик раскрывается. Я роняю его на ногу, отшатываюсь и падаю на вешалку. Гости пришли по случаю моего дня рождения. Ждали в темноте. Моя дочь выглядит очень довольной собой. Она знала, но сохранила секрет. Мои друзья думают, что я устроила веселое представление, на уровне Карла Валентина. И весь вечер изображают мои манипуляции с зонтиком, его раскрытие и мое падение, так что мы отлично проводим время. Когда за последним гостем закрывается дверь, я чувствую себя гораздо лучше, но внутри какая-то пустота. Я очень устала. От торта остался один кусок. Я уже убираю его в холодильник, но тут в голову приходит другая мысль: его нужно оставить воздушной крысе. Не знаю, почему. Может, это предложение примирения. Может, существо одинокое. Потом я иду спать и мне снится старый, мрачный, но при этом знакомый дом в лесу. Он напоминает лабиринт. Я брожу по нему, кого-то ищу. Человека, которого знала. Ответ, кажется, ждет меня за следующим поворотом. Только я не знаю, какой. Но знаю, все это уже случилось со мной, словно спектакль, который я видела в прошлой жизни. Я не знаю, что должно случится, но знаю другое: когда случится, я вспомню. Я слышу, как механическая женщина смеется в соседней комнате. Я тянусь к кому-то теплому рядом с собой, и обнаруживаю, что каким-то образом все воздушные шары забрались в мою постель и устроились там, как птенцы. Когда просыпаюсь, уже утро. Птицы поют за окном. Мир прекрасен. Я чувствую, что проспала тысячу лет, как принцесса в сказке. Но я не помню, кто разбудил меня поцелуем. Я встаю и иду сказать «доброе утро» дочери. «Мама, – спрашивает она, – как скоро мой следующий день рождения?» «Слишком скоро», – отвечаю я и целую ее в лоб. Потом иду на кухню, варю кофе и сажусь за стол. Кто-то съел последний кусок торта, оставив только маленькую идеальную розу из сахарной глазури, которая лежит теперь по центру тарелки. Воздушная крыса оставила мне розу. Я очень довольна.