Это было классическое, выдержанно чёрно – белое утро. Александр безысходно встал с постели и направился к зеркалу. В своих глазах он давно перестал замечать радость, но именно сегодня не увидел там ничего. В его некогда голубо – зелёных, полных жизни, глазах разместились две белые чаши бытия. Он не мог так больше жить. Однако ноги сами повели его к шкафу с одеждой, затем – в прихожую, к старой, обшарпанной миллионными насечками от ключей двери.
Костюм Александра научился говорить за своего хозяина так, что владелец его полностью исключил из обихода какие-либо слова и звуки. Наш герой, некогда талантливый инженер города Науськинска, ходил в своё НИИ вот уже 20 лет подряд без выходных. Но вот в чём дело: товарищ вообще не работал, сидел и смотрел в потолок. Его бы давно вышвырнули из данного госучреждения за крайнее распиздяйство, но у него был костюм, а в НИИ если у тебя есть костюм (Который, к тому же, ещё и говорит), то ты не просто человек, ты – директор. Так и есть, наш герой – директор Скулачевский. Если говорить о его внешности, то здесь расписать что-либо сложно: лет сорока, очень худой, скулы его остры и вдали отдалённо напоминают загнутый кончик мелованной бумаги, хуй стандартный, а остальное, в целом, даже и не важно, ведь и жизнь для него была не важна. Так уж получилось, что НИИ это специализировалось на какой-то околонаучной мракобесной теории о совмещении радиоактивного и духовного. Думаю, не стоит упоминать о том, что это просто губительно для человеческого здоровья. Скулачевский жизнь свою и других никогда не ценил, и поэтому мракобесием этим все занимались за свой счёт, только яйца начальника были обёрнуты фольгой, а яйца подчинённых – нет (Капитализм, хули).
Собственно говоря, день для Александра прошёл обычно: пара смертей на работе, дружеский отсос тёти Гали из бухгалтерии и несколько подписанных договоров с Просветляндией. Придя домой, сев на табурет, неожиданно для себя и костюма Скулаческий взял и заплакал. Скука, видимо, перекрыла не только голосовые, но и слёзовыделительные пути героя. С какого-то перепугу он решил, что дальше жить – это просто не вариант: «Я такой плохой, все такие плохие, и бла, бла, бла». Не думая головой, он побежал на кухню и нашёл верёвку. По всем канонам мыло должно было быть в ванной, и так и оказалось: оно, добросовестно перевязанное ещё молодой тётей Галей 15 лет назад, аккуратно лежало в загнившей картонной коробке из-под сигарет «Негромор». Александр вернулся в комнату с мылом и верёвкой в руках. Проведя некоторые суицидные махинации, он сваял из своего табурета и полного собрания сочинений Достоевского что-то наподобие статуи Петра Великого: по факту – хуйня, но стоит ровно. Не долго размышляя, герой взгромоздился своим среднестатистическим ростом на данное сооружение, завязал покрепче узел, перекрестился, четыре раза плюнул через правое плечо, хорошенько выругался и кинул своё обмякшее тело в крепкие руки правосудия.
Саня сдох…
Неожиданно для себя Александр проснулся. Он лежал в душной постели и вокруг него вертелись и кружились люди, тела, ну, и костюмы (Разумеется). Проходящий мимо работник в инженерном халате монотонным взглядом окинула дряблое тело Скулачевского и воскликнула:
– Клава!!! Клава, где ты?! Клава, блять!!! Вот ты! Чё стоишь? Принимай жмурика!
И Клава, и её начальница имели вид крайне безынициативный, но боевой. Их тела летали в воздухе, подобно пельменям в столовке Шанхая, и данное сравнение приводило Александра в состояние не столько отвращения, сколько банального неприятия китайской пищи, китайского народа и полных русских женщин.
Клава потащила под руку Скулачевского, улыбаясь своей блевотно размалёванной рожей. И вот Александр в кабинете. Напротив сидел и надменными швами смотрел на него атласный, красный костюм, стилизованный под русскую мафию 90-ых годов. Диалог начался со странного икания, которое, по ощущениям самого Сани, должно было убить его окончательно.
– Не беспокойтесь, – сказал костюм, – Это всего лишь из вас выходят остатки души. Буквально пару часов, и вы сможете приступить к работе.
– Прошу прощения, – спросил Скулачесвский, – Но о какой вы, нахуй, работе говорите? Я же сдох! Сам же повесился – как сейчас помню!
– Правильно, потому что вы и правда вот только что повесились!! Ха, забавно…
– Погодите, товарищ Костюм, а мне не положен какой-нибудь Ад или Рай после бренной жизни???
– Ох, мальчик мой, нет. Вы, люди, вечно хотите всё упростить, чтобы быстро, чётко и максимально полезно. Мир, безусловно, сложен, но Загробный Мир – ещё сложнее. Куча делений на религии, бесконечные очереди, суды, тюрьмы, и т. д. и т. п. Нет, не подумайте, что Рая и Ада нет – они есть, просто немного в другой парадигме. Мне сейчас некогда это объяснять, но у вас будет приблизительно 2000 лет (В зависимости от поведения), чтобы подробно изучить 2, 3 и 4 тома Данте, где подробно всё написано и расписано.
– Ну, хорошо, допустим, но где же я нахожусь?
– В данном случае вы в отделении для самоубийц. Это считается филиалом Ада, однако даже отсюда за прилежную работу вас могут перевести в Рай, в Чистилище, да даже в Атеистляндию – куда угодно. Короче говоря, мы – это статистическое отделение, следящее за балансом самоубийств на Земле. Каждое утро наши работник помогают суицидникам Земного мира обрести себе достойную работу В Поднебесной, ведь наш труд находится на 5-ом месте среди Неземных профессий. Для всех трудящихся существуют личные комнаты, в которых они некоторое время могут управлять судьбой живущего на Земле самоубийцы. Вам доверено сподвигнуть человека к суицидальному акту и, если нужно, крепко завязать узел, починить табуретку, наточить нож и т. д. Единственный, пожалуй, минус нашей работы в том, что вам придётся вместе со своим клиентом умирать (будучи в его теле). Это действие – портал между Землёй и нашей компанией. Убежать вам не удастся, ведь личная комната, в которую вы входите – единственное пространство для вашей работы на Земле. Иногда, конечно, случаются инциденты, когда человек категорически отказывается убивать себя. Тогда, исходя из новой мудацкой поправки Неземной Конституции, наша компания обязана забрать вас со службы телепортацией (Для неё потребуется специальный револьвер). Ну что, пирожочек, ты хоть что-нибудь понял???
Скулачевский молчал. В некогда абсолтно пустых глазах появились слёзы. Причём слёзы эти были, пожалуй, самым искренним, что когда-либо делал Александр. Спустя минут 10 истерического всхлипывания, мотания головой из белых, мёртвых уст его сорвалось единственное слово:
