Я здравомыслящий человек… Я так думаю. Именно поэтому я чувствую себя ужасно из-за того, что пришел к ней домой и кричу изо всех сил как сумасшедший в бреду. Я даже не был в состоянии опьянения, если не считать, конечно, что можно быть пьяным от ярости. При этом, хочу заметить, моя невоздержанность была далеко за пределами допустимого.
– Ты разрушила нашу семью! – кричал я. – Ты и твои дурацкие большие пальцы, и твой дурацкий телефон! – Хорошо, может быть, последняя фраза звучит немного бредово, но в контексте происходящего, я клянусь, она имела смысл.
– Мистер Брайт, прежде чем я позвоню в полицию, я даю вам ровно две секунды, чтобы вы успели убраться отсюда! Она уже извинилась. Больше не о чем говорить!
Это была ее мать. Она кричала пронзительным голосом, как дикая кошка, защищающая раненого котенка. Но я пришел не для того, чтобы разговаривать с ней, я пришел поговорить с ее дочерью – студенткой колледжа двадцати с чем-то лет. Меня раздражало, что она все еще жила с родителями, потому что это означало, что у меня не было возможности отчитать ее без их вмешательства. Она стояла на крыльце между мамой и папой, всего на несколько ступеней выше от того места, где стоял я. Она пыталась сдерживаться, но делала это странно – было похоже, что она до смерти замерзла, хотя стоял теплый летний вечер. Я уверен, что она изображала озноб просто для того, чтобы не потерять голову от страха. Я уже отругал ее один раз, в начале дня. Сейчас был второй раунд и, несмотря на угрозы ее матери, я только начал.
– В самом деле? Зато у меня есть что сказать! Но сначала я хочу показать вам кое-что.
У меня в руках был портфель. Одним резким движением я взмахнул им перед собой, прижал к бедру и со щелчком открыл.
– О, господи, он принес пистолет! – закричала мать. Она и ее муж инстинктивно заслонили дочь, защищая от любой злой выходки, которую я мог совершить в отношении их всех, находясь в состоянии психоза, вызванного яростью.
– О, прекратите, – рявкнул я, удивившись, что они на самом деле думают, что я похож на человека, который способен сделать что-то подобное. Конечно, ни один из них не был знаком со мной, так что, думаю, я не могу винить их.
– Я просто хочу показать вам то, что вы отняли у меня. – Я поднял руку и помахал кулаком, в котором было зажато содержимое портфеля.
– Бумага? – неуверенно спросил папа. Его вопрос прозвучал слишком глупо для человека, который зарабатывает столько, что это позволяет ему жить в таком доме.
– Записки! – крикнул я в ответ. – Такие записки, которые вы можете хранить и до которых можете дотрагиваться. Некоторые даже можно нюхать, потому что они пахнут духами моей жены. Они предназначены для того, чтобы их заботливо хранили и постоянно перечитывали. Это не ваши глупые эсэмэски, которые вы прочитываете и тут же удаляете.
– Что? – это была Эшли. – Преступник!
– Сегодня утром, – напомнил я ей, – прежде чем ты убежала, ты сказала, что твой бойфренд прислал тебе «записку». На самом деле он прислал тебе двухбитовое текстовое сообщение, и ты, как идиотка, ответила на него. Поэтому я хотел показать тебе, как на самом деле выглядят настоящие записки. Глубокая, вдумчивая, полная смысла переписка; такой вид общения, который положил начало и, возможно, спас мой брак. Любовные записки! И я не хочу, чтобы ты когда-нибудь забыла, как они выглядят, потому что это то, что ты отняла у меня!
Мама и папа находились в оцепенении. Эшли повесила голову и перестала сдерживать себя. Она громко рыдала в ночи. То, что произошло дальше, трудно объяснить, потому что это было в основном в моей голове. Я отвел глаза от семьи всего на долю секунды, чтобы взглянуть на пачку листков в руке.
В тот краткий миг нахлынули воспоминания: от самой первой записки, которую Анна дала мне, и вплоть до самой последней. Последние несколько лет записки не приходили слишком часто, но в этом была в большей степени моя вина. И я собирался измениться, клянусь, я поклялся Анне, что все будет иначе. Я не сдержал обещание, и она поплатилась. Я вновь взглянул на семью и вдруг все, что я хотел им проорать – ей проорать, – просто исчезло. Что я здесь делаю? Почему позволил своей ненависти вытащить меня от Анны, если уж на то пошло? Я должен быть рядом с ней, ожидая, когда прекрасный художник запечатлеет ее последний вздох.
– Мне так жаль, – выдохнула Эшли.
Я не хотел это слышать. Я хотел безумствовать. Я хотел, чтобы она жила с осознанием вины за содеянное. Я хотел, чтобы она была такой же несчастной, как и я. Но в основном я просто хотел уйти отсюда, чтобы быть рядом с умирающим телом моей жены.
– Так и должно быть. – Я резко повернулся и ушел. Полчаса спустя я сидел рядом с кроватью Анны в отделении интенсивной терапии. Она не знала, что я здесь. Я не знаю, была ли она еще со мной. В физическом смысле, вообще-то, она лежала прямо здесь, на кровати, дыша с помощью аппарата искусственного дыхания, доживая последние дни благодаря чуду современной медицинской техники. Но та ее часть, которая действительно имела значение, насколько мне было известно, уже не была с нами.
– Анна. – Мой голос дрогнул. – Я вернулся. – Ответа не последовало. Я не ожидал, что она что-то скажет, но я продолжал делать попытки поговорить с ней. – Ты слышишь меня? Дорогая, ты здесь? Я сбегал домой, но сейчас я вернулся. У Хоуп все хорошо. Твой брат следит за ней. Дедушка Брайт тоже там. Они все молятся за тебя. – К ее покрытым синяками рукам были подключены несколько капельниц, через которые капала жидкость. Я наблюдал, как капли опадают, ожидая хоть какого-то ответа. – Я кое-что нашел, – сказал я какое-то время спустя. – Это мой портфель. Тот, который ты подарила мне, когда меня перевели в управление. Я сходил с ним на работу только один раз. Ты знала, что я нашел ему другое применение? Я заполняю его твоими записками. Я все их принес с собой. Разве это не здорово? Я думал… может быть, тебе бы понравилось, если бы я их прочитал тебе… – Мне хотелось плакать. Нет, это нечестно. Я действительно плакал, особенно когда наткнулся на ее обычную записку для меня. Тогда это не была любовная записка, но она, конечно, подготовила почву для того, чтобы любовь проросла. Это было несколько лет назад. Глядя сейчас на нее, у меня было чувство, словно прошла целая вечность.
