***
Оказывается, душа –
всего лишь то, что выбирает
среду, в которой умирают,
не галькой, а волной шурша.
***
Все будет хорошо,
не в постиженьи Бога,
а в смысле, что прошел
все то, что будет плохо.
Так в бархатный сезон
соленые кристаллы,
стирая горизонт,
торочат небом скалы.
Взойдешь: один, другой
кораблик пленка дыма
качает под ногой
почти необъяснимо.
***
Покидая двор больницы,
ты вот-вот замедлишь ход,
разрешит соединиться
нашим лицам поворот –
точка сквера, до которой
хорошо еще видны:
я в окошке перед шторой,
ты в движенье со спины,
точка сумерек, поднесших
свечку к окнам этажей,
под которыми, конечно,
разминуться нам уже
там, на дремлющей аллее,
не суметь, как ни крути.
Слышишь: я переболею.
Поздно. Всё, давай. Лети.
Строфы
Бывает: строфы навещают,
и посреди строки смущает
не слог, не тайна бытия –
мне жаль, что ты не я.
Наведенное на меня линзой
так прекрасно, что возникают слова
и жаль не исчезающего рядом с этим всего остального –
а ограниченности пространства, считающего меня собой.
Неужто невозможно,
чтобы все это накрывало вместе
более чем одно сердце?
К чему тогда затеянное на небесах наше сближение?
Стихи, заменяя тела,
полетели по склону, чтобы упасть в ивовую тень у реки,
проникаясь друг другом
с этим коротким вздохом: «Стоило жить…»
Если, в конце концов, нужно именно это,
пусть оно произойдет безыскусно.
Рождение, смерть, одиночество, трепет иллюзий –
не слишком ли много затей?
Старость
Старость – маскировка. Только если детство –
скрытое в тумане ровное шоссе,
старость – неожиданно близкое соседство
с тем, что не в один конец уходит, а во все.
То, что было как бы смыслом мирозданья,
помещенным в центр кремнистого пути,
обретает форму тихого страданья,
призванного в глубь пейзажа увести:
все угодней зренью, заменяя тело,
тем же навидавшимся видов стариком
прекратить осваивать полотна пределы
и приобрести картину целиком.
***
Она одна угадала мою глубину,
когда я прыгал не в высоту – в длину.
Она одна подставила так глаза,
что увернуться было никак нельзя.
Мне до сих пор подозрительна в той глубине
ее забота не о себе – обо мне.
Я до сих пор, откровенно, не верю ей,
не на словах – на деле бывшей моей.
На что она надеялась в темноте,
в которой ее единственный – черти где,
при том, что впереди – как позади,
что верь, что люби – не люби, что надейся, что жди?
Я потому и сейчас в координатах тех,
что все выходящее за эти рамки – грех,
а все умещающееся в этот предел –
наверное, не только смертных удел.
***
Ангелу со мной тяжело:
то вместо него становлюсь на крыло,
то в такую падаю бездну,
что вот-вот из виду исчезну.
Ухватить происходящего суть –
из былого в нынешнее взглянуть.
Подкатить туда же обратным манером
не пришло бы в голову даже Люмьерам:
из великолепнейших перспектив
не добьет сюда объектив;
растворимейшее деянье –
субъективность существованья.
Те же – с объективностью чудеса:
существую – следовательно верю,
что за дверью, сплошь – обетованные небеса.
Только совершенно за дверью.
***
Не к горю, не к слезам,
на ровном месте здрасьте,
как будто по глазам
взял и прошелся ластик –
вдруг человек тоскует.
А отчего хохочет? –
Господь его рисует
и кисточка щекочет.
***
Для поэта семьдесят – все твои сто,
да и то – привет из Элизия дате.
И не то чтоб Создатель к нему жесток,
просто с ним все быстрее творит Создатель.
От того, чтоб еще ускорить дела,
отвлекает не смысл, а конкретный почерк:
так и видишь, как прямо из-под стила
недосказанное уходит в прочерк,
за которым – уже только дольник. Руки,
самой легкой, невелика потеря
для купающейся в лазури строки,
для самой лазури, по крайней мере.
Слова
В глухой перспективе ночи
отсутствующий рассвет –
слова – в последнюю очередь
и очереди вослед.
Любой мимолетной препоне –
дорогу, любым мольбам
о смысле – нет, чтобы понятое –
уже по одним губам,
по редким ночного плеса
приметам, слышным едва,
так тихо, такими веслами,
что весла – уже слова.
И собственный свяжет с ними
свой голос душа тогда,
иначе необъяснимое
войдет в нее навсегда.
***
Зима случалась каждый год.
Деревья в небо уплывали,
то есть, кажется, наоборот:
проснешься – снегом лес завален.
Различной глубины следы
на стеклах, рамах и дорожках
всю ночь из блесток и слюды
выкладывая осторожно –
как будто кто-то понимал
предполагаемого зрителя
и плавно холод поднимал
до бытия и до события.
***
Поэзия – окно,
стихи в котором – рама.
Движение одно,
бумаги лишний мрамор
снимающее, – тест
на то, сколь может стоить
способность чей-то текст,
как вид в окне, присвоить.
***
Ждать – бесконечно глупо,
но если очень долго –
от стога и от луга
останется иголка.
Во всем четверостишье
от Бога только – очень,
любого слова тише,
всех поисков короче.
***
Сбывается то, что есть.
Строфа всего лишь пришла
в себя – и уже здесь,
то есть, там, где и была.
Сбываются облака,
держащие за руки, за-
глядывая в глаза,
сбывающиеся, пока
не станут зреньем вообще,
прорехой в земных делах.
Сбываться – в духе вещей,
а не в телах.
***
Вымучиваю строчку,
когда она – за точкой.
А точку ставить рано
не после строчки. Странно.
Выдумываю то, что
за мыслью, как нарочно,
меня стремится тоже
вообразить, похоже.
«Легкое поведение»
Эта, вся как на ладони, гонка дней,
приз в которой все ценнее и ценней.
Эта, пристальному взору не видна,
растворенная напротив глубина.
Все так просто, очень просто, Джон: любить –
если просит он, любимого убить;
чистоту свою любой ценой спасти –
до пустыни полной дело довести.
Может, кто-нибудь кого-то в судный час
избавляя от страданий, создал нас.
Легкость – главный притяжения закон.
Я была во сне: твоим был только сон.
***
Тишина сильнее любого ветра,
и о нем – это всегда о ней.
Если б можно было верить не в Бога, а в человека,
я, наверное, мог бы любить сильней –
не умом и сердцем (по сути, издали),
не воображеньем (теплей на шаг),
а совсем: как озером тело, как душу мыслью,
осторожно разгуливающей в камышах,
как простую жительницу округой,
равно всем дарующей свой свет.
Там, куда ступаешь невесть откуда,
меж ступнёй и светом различий нет.
***
В конце концов, не в этой дело
линялой темноте – она
и до подобных дел глядела
вот так, без всякого окна.
От заполуночного бденья
меж пустотой и высотой,
вступающими в отношенья,
не в утро переход простой,
тогда как окончанье ночи
все более – вопрос цены:
насколько день и эти строчки
друг другу в принципе нужны.
***
Глядеть на себя самого,
не понимая, кто же на кого смотрит,
больше не балансируя между реальностью и свободой.
Отраженье, разглядывающее оригинал…
Погружённая в воду ступня не чувствует целиком тела.
Иное дело – лицо, голова.
Иное дело – тело, целиком погружённое в воду,
чувствующее себя ступней. Лицом. Головой.
Осознанье себя – ощущенье воды,
отделяющей погружённую часть от свободной:
болтнуть рукой – почувствовать воду
и ангела, то же самое сделавшего без воды.
