Рецензенты:
М. В. Козьменко, канд. филол. наук, зам. заведующего отделом русской литературы конца 19 начала 20 века ИМЛИ им. А. М. Горького
И. А. Бавенкова, ст. преп. Каф. Русской и зарубежной литературы ПГУ им. Т. Г. Шевченко
Сборник статей ст. преподавателя кафедры русской и зарубежной литературы ПГУ им. Т. Г. Шевченко «Герменевтика русской литературы» представляет собой опыты толкования известных художественных произведений русской литературы.
Утверждено Научно-методическим советом ПГУ им. Т. Г. Шевченко
Уважаемые коллеги! Предлагаемый Вам сборник статей по русской литературе является результатом более чем десятилетней работы на кафедре русской и зарубежной литературы ПГУ им. Т. Г. Шевченко и школах г. Тирасполя.
Именно это десятилетие как бы сфокусировало в себе все те изменения, которые произошли в нашем обществе, педагогической науке и литературном процессе. Именно это непростое время обеспечило возможность полифонии мнений и подходов в литературоведении к произведениям великой русской литературы.
Современное литературоведение оперирует порядка 15—20 методологий исследования словесных художественных произведений, что, безусловно, способствует более глубинному раскрытию их сверхсмысла. Одна из самых продуктивных, на мой взгляд, – есть герменевтика. Герменевтика рассматривает произведение литературы как художественный текст, который испытывает хронический недостаток в толковании. На взгляд одного из основоположников современной герменевтики немецкого ученого К. Гадамера, произведение литературы раз и навсегда истолкованное фактически является мертвым.
Данный сборник статей представляет собой попытку автора применить эту методологию. На практике анализа известных художественных текстов классических авторов русской литературы от А. С. Пушкина до М. А. Булгакова.
По словам известного французского философа Анри Бергсона «задача образования состоит в том, чтобы разбивать лед слов и обнаруживать под ним свободное течение мысли». Очень надеюсь, что данный сборник будет служить этой цели в многотрудной работе преподавателя литературы.
Роман Александра Пушкина «Дубровский»
Петр создал войско, флот, науки, законы, но
не смог создать словесности, которая рождается
сама собой от своих собственных начал.
А. С. Пушкин
К концу 20-х годов 19 столетия на страницах русской печати и в личной переписке известных писателей живейшим образом обсуждается вопрос о дальнейших путях развития русской литературы. Главным предметом обсуждения становится художественная проза, так как именно здесь отставание русской словесности от мирового литературного процесса было наиболее очевидным. Так,
А. А. Бестужев-Марлинский, говоря об исторических трудах Н. Карамзина, подчеркивает: «Сими двумя томами началась и заключилась, однако ж изящная проза 1824 года. Да и вообще, до сих пор творения почтенного нашего историографа возвышаются подобно пирамидам на степи русской прозы, изредка оживляемой летучими журнальными бедуинами или тяжело движущимися караванами переводов» (1,560). Активное участие в дискуссии принимает А. С. Пушкин. В известной статье Б. Эйхенбаума «Путь Пушкина к прозе» подробно прослеживается взгляды писателя по этому вопросу. Основное стремление Пушкина выражается, прежде всего, в понимании того факта, что «русский стих исчерпал отпущенный ему запас традиций и возможностей, намеченный поэтами 18 века, что определенный стиховой цикл заканчивается» (2,216). Пушкину представляется, что только от прозаиков русский язык должен ожидать «европейской своей общежительности». Все основания утверждать подобное у великого русского поэта были, так как он сам к 1831 году сумел создать выдающиеся образцы всех стихотворных форм, в той числе и их вершину – роман в стихах. В своих многочисленных критических статьях Пушкин неизменно проводит мысль о недостаточной самобытности русской прозы и о скудности тех образцов западной литературы, которым она взялась подражать.
Также неоднократно Пушкин настаивает на имманентной сущности развития литературы. В статье «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной» он пишет: «В словесности французской совершилась своя революция, чуждая политическому перевороту, ниспровергнувшему старинную монархию Людовика XIV. В самое мрачное время революции литература производила приторные, сентиментальные, нравоучительные книжки. Литературные чудовища начали появляться уже в последнее время кроткого и благочестивого восстановления. Начало сему явлению надо искать в самой литературе (3,123—124). Настаивая на собственной «литературной памяти» (выражение М. Бахтина), Пушкин и в прозе обращается к известной романной жанровой форме – к роману о благородном разбойнике.
Непосредственным толчком, как известно, для написания романа «Дубровский» послужил эпизод из жизни небогатого белорусского дворянина Островского, рассказанный Пушкину его другом П. В. Нащокиным. Но интерес к подобной теме возник еще раньше во время Южной ссылки, когда Пушкин задумывает повесть «Кирджали». Литературная генеалогия героя, чьим именем назван роман, практически не указывалась исследователями, считавшими, что по своим жанровым признакам «Дубровский» – историко-бытовой роман с некоторым авантюрным элементом. Вероятно, на подобную аберрацию зрения критиков оказала влияние позиция В. Г. Белинского, обратившего внимание, прежде всего, на верное изображение Пушкиным в романе дворянского быта. Общая недооценка Белинским всей художественной прозы Пушкина известна. Она была вызвана тем обстоятельством, что он рассматривал литературу как орудие борьбы за общественный прогресс, оставляя на втором плане ее эстетическую функцию. Его постоянный призыв к социальности дает право Н. А. Бердяеву указать в своей работе «Смысл и истоки русского коммунизма», что Белинский в первую очередь является социальным, а не литературным критиком. У Пушкина – другие задачи. Он первый русский профессиональный писатель и видит своей целью интеграцию отечественной словесности в мировой литературный процесс. Это хорошо понимал Ф. М. Достоевский. В своей знаменитой речи он говорит: «В самом деле, в европейских литературах были громадные величины, художественные гении – Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры. Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такой способностью всемирной отзывчивости (выделено мной – Ю.Б.) как наш Пушкин» (4, 454 – 455).
С этой точки зрения обращение Пушкина к известной сюжетной схеме вполне закономерно. Ее истоки мы находим уже в Библии, вероятно, первым благородным разбойником был царь Давид (1-я Царств. Г. 22. 1.2). В дальнейшем эта линия получила разработку в легендах о Робин Гуде и в известном романе Вольпиуса «Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников». Пушкин, используя национальный материал, опирается на европейскую традицию, в первую очередь на роман Шарля Нодье «Жан Сбогар». Несомненно, Пушкин хорошо знал этот роман: «таинственный Сбогар» привлекает Татьяну Ларину, именно Сбогаром зовут собаку Алексея Берестова из повести «Барышня-крестьянка». Но у писателя сложились собственные представления о задачах художественно прозы, ему тесны рамки романтической эстетики, в которой сделан роман Нодье. Он требует от прозы «точности и краткости; мысли и мыслей», а не сомнительных метафор и длинных отступлений.
