Этот вечер в Императорской академии музыки запомнился многим любителям комической оперы. Давали самую популярную постановку последних лет – «Дезертира» Пьера-Александра Монсиньи, которая за последние десятилетия не сходила с театральных подмостков. Но сегодня парижскую публику взволновало не это. На сцене в роли Луизы появилось незнакомое ранее лицо. Юная белокурая особа с великолепным голосом, чуть дрожащим от волнения, поразила зрителей, и в антракте во всех уголках здания обсуждение этого события составляло конкуренцию обычным для французского света разговорам об успехах Наполеона.
Окна и зеркала театрального фойе усиливали блеск стен, придавали особенную мощь колоннам и рельефность потолочным узорам. Несколько женщин, все как одна – в бархатных платьях лилового и фиолетового цветов с золотым шитьем – размахивали веерами и театральными программками сегодняшнего вечера, умудряясь почти не перебивать друг друга.
– Но в программе была заявлена Аннет Болье! Надеюсь, она здорова?
– Но какой голос у этой особы! Дорогая Мари, вы слышали что-нибудь подобное? Какое роскошное сопрано!
– Но кто же она?
– Ох, никто не знает. Все впервые видят это создание на сцене…
– Надеюсь, что Аннет все же здорова, такая замена очень неожиданна для меня!
– И все-таки, кто эта девушка? Какой великолепный голос! Кто-нибудь может сказать, кто это?
И такие вопросы перед началом нового акта звучали отовсюду – на парадной лестнице и в танцевальном фойе, возле окон и в проходах зала. А в стороне от толпы, слегка спрятавшись за колоннами, со счастливой улыбкой на лице за всем этим оживлением следил темноволосый молодой человек.
* * * *
Предзакатное воскресное солнце медленно наползало на Париж. Украшало своими лучами церковные шпили, улыбалось аллеям парка Тюильри, обнимало платья дам на бульваре Итальянцев, клубилось в пыльных улицах квартала Маре и пыталось заглянуть в нищие комнаты жителей предместья Сен-Мартен. Впрочем, последнее казалось почти безлюдным. Обитавшие там мелкие рантье, алхимики и потерявшие состояние опустившиеся парижане в этот день наводняли собой кабаки Вожирара. Шум, гул, зловоние, кислое вино – неизменные детали воскресного отдыха тех, кого трудно было причислить к лощеным истинным парижанам. В Сен-Мартене не бывало случайных прохожих, а, если бы таковые возникли, они бы постарались быстрее покинуть это место, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. В арках серых домов и в дверях кабаков прятались продажные женщины – такие же тусклые, невыразительные и ничтожные, как и все вокруг.
Впрочем, не все. Женская фигура отделилась от стены, осмотрелась по сторонам и осторожно побежала дальше по улице. Нет, эта особа не могла быть жительницей этого района: одно только платье выдавало в ней состоятельную парижанку: высокий лиф, прямая длинная юбка с нижними оборками, дорогая ткань. Девушка передвигалась почти бесшумно: легкие кожаные туфли на низком каблуке скрадывали ее шаги. Светло-русые волосы были аккуратно собраны.
Незнакомка остановилась и набрала воздуха в легкие, повертев головой по сторонам и прикусив губу. Выражение ее еще детского лица было растерянным. Кажется, она не знала, куда идти. Громкий пьяный хохот, донесшийся из кабака напротив, заставил ее вздрогнуть и попятиться. Под ногами что-то оказалось, раздался пронзительный кошачий вопль, девушка испуганно взвизгнула, прижав к груди узкие ладони, и бросилась бежать, едва не поскользнувшись в луже помоев. Не понимая куда бежит, она свернула в арку и наткнулась на какого-то мужчину. Пахнуло дешевым кислым вином.
– О! – ухмыльнулся пьяный, хватая ее в объятия. – Добрый вечер, красавица!
Вокруг раздался дружный хохот. Компания из троих подвыпивших мастеровых, у одного из которых на лице расплывался огромный синяк, разглядывала девушку с нескрываемым интересом.
– Пустите меня, месье! – дернулась та.
Эта фраза вызвала приступ пьяного хохота у всех троих.
– Месье! Пустите ее! Деточка, ты потерялась?! Мы тебя проводим! Жильбер, в какое место проводим мадемуазель?!
В лицо девушке дыхнули смесью дешевого табака и прокисшего вина. Юная особа сделала попытку вырваться, отчаянно мотая головой, но, поняв безрезультатность этого, изловчилась и с силой вцепилась зубами чуть повыше локтя державшего ее мастерового. Тот отвратительно ругнулся на всю улицу и разжал объятия. Девушка бросилась бежать, снова споткнувшись в грязной зловонной луже, и лишь чудом удержалась на ногах. Оборачиваться она боялась, сердце неистово колотилось.
Судя по топоту и шуму, за дерзкой беглянкой началась погоня. Прижимая ладонь к груди и держа второй рукой подол платья, та свернула в очередную грязную улочку и… остановилась как вкопанная. Перед ней был тупик. Шершавая стена полуразвалившегося дома угрюмо смотрела провалом темного кирпича. Пахло гнилью и нечистотами.
Девушка сжалась в комок, беспомощно оборачиваясь, и сделала вперед пару шагов, сомневаясь, как поступить. Путь назад был отрезан. Еще секунда и пьяные мужчины поймают ее…
… – Беги! – вдруг крикнул рядом бодрый мужской голос, и толстая палка с металлическим наконечником опустилась на плечи одного из тех, кто уже обступил несчастную. Не пожелав даже понять, откуда пришла так кстати подвернувшаяся помощь, молодая особа побежала в обратном направлении, пользуясь тем, что между ее преследователями и внезапным защитником началась драка. Если бы она обернулась, то увидела бы рослого мужчину в грязно-зеленой блузе старьевщика, который, с поразительной для преклонных лет ловкостью, отбивался палкой от пьяных мастеров. За минуту с легкостью оглушив всех троих, он побежал следом за девушкой, слегка шаркая подошвами сапог.
Впрочем, виновница переполоха не успела далеко убежать. За поворотом она поскользнулась, упала и ушибла колено, и, в тот момент, когда неожиданный спаситель нагнал ее, девушка, прихрамывая, неловко семенила, вздрагивая от каждого долетавшего до неё звука и боясь обернуться.
– Давай руку! – сказал старьевщик, поравнявшись. – Нужно уйти подальше от этого места!
И схватил пыльной широкой ладонью ее узкую белую кисть. Не обменявшись даже взглядами, они побежали вперед, оставляя за собой погружавшийся в вечернюю темноту квартал.
Когда впереди показались первые уличные фонари, старьевщик отпустил руку девушки и обессиленно опустился на землю. Они были на небольшом холме перед Сеной, которая казалась черной из-за надвигающейся вечерней темноты. Небо было серовато-желтым. Пахло сыростью и гнилью. Какое-то насекомое совсем рядом издавало громкие шуршащие звуки. Откуда-то лилась музыка.