… – Волос первый – железный, второй – золотой.
Не ответишь – узнаешь, кому кол пустой.
Не ответишь, забудешь, устанешь бежать
По последнему снегу меня провожать…
Так пела девушка, сидя на полу и шурша над черным своим щенком игрушкой-зайчиком. Пес маленький, на бочке пушистом лежа, старался самозабвенно приподнять хозяйке юбку. Зубки острые под складками спрятались надежно. Лапы тонкие передние то и дело из-под ткани мелькали, и со звуком задевали коготки пол.
– Не играется?
– У-у-у! Р-р-р!
– Тогда чего-то расскажу. Эх, ты! Ноги-ходунюшки, зубы-хватунюшки! В старопрежние годы жили два царя. Один Василий, другой Кощей Бессмертный. Долго бились они, а одолеть друг друга не сумели. Пожалели войска свои. Послали на границу Никиту Кожемяку да Змея Горыныча – кто сильней, за тем и правда. Не проверили только, что Никита до похода устал дюже – двенадцать воловьих кож мял. У Змея дела не легче – сестры замучили: «Ты себе уже какую жену берешь? Откуда ж нам, трехголовым, женихов сыскать? Неповадно добрым молодцам ездить нынче без мечей булатных. А как спать ложатся да храпят громко – их сподвижники, звери порыскучие, мухе пролететь не дадут, не то, что нам, чудам шестидесятипудовым!» Решено было дело мирком да ладком довести. Сделали соху, проложили-пропахали между царствами борозду в две сажени с четвертью глубиной да и разошлись.
Только царь Василий по-другому поступить решил. Отправил сына своего Ивана в земли Кощеевы.
Поднялся по лесу стук да гром. Скороходы-волколаки1 бегут. За ними возок золоченый, тройкой гнедых коней запряженный, едет. Мимо речки путь держат – плач слышен. Разом встали все. Выглянул Кощей и спрашивает:
– Водяница, водяница2! Чего слезы точишь?
– Лихо мой гребешок сломало.
– Лихо, лихо! На что ты русалке гребешок сломало?
– Мне упырь вышиб глазок.
– Упырь, упырь! На что ты лиху вышиб глазок?
– Леший мою могилку разрыл.
– Леший, леший! На что упырь могилку разрыл? Да поскорее. В тереме меня ждут.
– Добрый молодец потревожил – на орешне орехи брал.
– Точно к вечере3 не поспею! – осерчал Кощей.
– Свет ты наш батюшка! Я ж словил его! В мешке сидит.
– Молодец, молодец! На что ты у лешего на орешне орехи брал?
– Я есть захотел, – ответил незваный гостюшка.
– Выпусти-ка, леший, его – поглядеть хочу.
Узнал Кощей в Иване царевича. К себе в возок усадил, расспрашивать начал.
– Всегда супротив вражды стоял. Узнал, что советник батюшки-государя снова кровью травушку летнюю напоить алчет. Упросил всех отпустить меня в путь-дорогу за яблоками молодильными для отца родного, а собою дать сухариков котомку да товарища. Как ни ломался сподвижник царский бесчестный, а пришлось ему со мной идти. Торопились мы лесами дремучими, полями чистыми, озерами-реками, да у мхов-болот дал я советнику колечко золотое и велел туда идти, куда оно покатится. Топи там. На тот свет к дедушке моему товарищ дорожный отправился. Только воротиться домой одному мне нельзя.
– Плохо дело! – молвил Кощей, а сам смехом заливается – уж больно ответ Ивана ему по сердцу пришелся. – Нешто приютить тебя в моем тереме?
– Ах, коли приют подаришь, стану тебя вечно благодарить!..
…Щенок, уши острые стоячие к голове пушистой прижав, прыгнул и зайца с лапками и грудкой из заплаток пестрых вырвал у хозяйки. Девушка покачала головой: «Кормить пора?» Встала, затопала одной ногой громче, чем другой, по полу. Застучали в чашке крупицы сухого корма. Взяв в одну руку кусочек еды собачьей, а в другую яркий грибочек, кинула в другой угол игрушку и крикнула: «Принеси, лапонька!» Щенок принес зайца, а не то, что бросили. Улыбнувшись мягко, хозяйка молодая наклонилась, подвинула ладошку с лакомством к мордочке черной, на медвежью похожей. Язычок розовый, мокрый, длинный кожу защекотал. Девушка спину разогнула, водой теплой корм в чашке залила.
– Сказать ли, чего дальше было? А Кощей вдовцом жил. Про жену его на селе говорили: «Без судьбы родилась!» Бегала девица – не спрашивал никто, померла – плакать некому. С жердочки моста в речку упала. Завелась в краях тех водяница. Песен молодцам не поет, холсты у баб не таскает, костры в шутку не тушит, уточкам крылышки не подрезает, не то, что другие утопленницы. Один раз даже к боярину пришла – да-да! Знаю, мол, что водица из берегов речных выйдет скоро – уходить надобно. Никого не выручила, только людей перепугала. А Кощей вот Алатырку полюбил. Где она улыбнется – там и ему счастье. Не бессмертны водяницы. Осталась у отца безутешного дочь Гостимира. Неведомо было, что красота, как у нее, на свете явиться может. Очи – точно небо ясное. Коса – будто ночь черная. Брови соболиные, ланиты4 алые – словно яблочки наливные. Головку девица стрелами золотыми украшала. С них к плечам рясны5 серебряные тянулись. Даже рубаху нижнюю шили царевне из камки только али тафты6. А по любому сарафану свет шел, как ветер живой.
Донесли кикиморы-мамки Кощею, как у сада, где Гостимира гуляла, в речке пел один водяной:
Надо к скуке привыкать –
Да я не привыкну.
Надо девку забывать –
Я от горя сникну.
Без моей голубушки
Солнышко не греет.
Кто же меня, бедного,
Нынче пожалеет?..
«Выросла дочь! – смекнул Кощей. – Ей теперь без какого-нибудь друга милого не вовсе хорошо жить, а вполжитья-вполбытья!» На то Бессмертный царь, чтобы думать скоро. Стал Ивана кормить сладко да сытно, точно Масленица на дворе. Чего ни спросит гость дорогой – отказа нет. А Гостимире велел тайно: «Мимо добра молодца ходи, очи потупив. Для него не умывайся, не притирайся, в уборы дорогие не рядись. Он чужак, он дурак. Ему у меня не век жить, а чуть быть. Тебе с царевичем не водиться, не кумиться.» Эх, ума Кощей был великого!
– Так про Ивана речь завел, что не сможет дочь моя не полюбить его, – Ягине Кощей похвалялся.
– Друже мой, а коли послан молодец батюшкой своим Василием смерть твою найти?
– Ха-ха-ха! Не сыщет!
– Гостимира мучиться будет.
– Или царствами двумя править. Там-то государь смертен, а?
– Фу-фу! Мало дочь бережешь!
– Наклонись-ка ухом ко мне, Ягинюшка.
– Ах, что же? У моей избушки только ножки курьи, ушей вовсе нет.
– Тс-с-с. Знаешь, где смерть моя?
– На конце иглы. А игла – в яйце. А яйцо – в утке. А утка – в зайце. А заяц – в ларце.
