***
Похож на земли феодала
в царапинах неровных пашен
мирок, в котором я рождалась,
из грязи, пыли и ромашек.
Недолгий дождь, остатки лета,
вода, ползущая с отката,
сквозняк и проволока света
в холодном брюхе комбината.
Проулок, солнечный до дрожи,
бугор, покрытый ковылями,
и белый папин запорожец
по-над пшеничными полями.
Тот мир далек и многоцветен,
осыпан росами тумана –
все это я – и степь, и ветер,
и шахта с запахом тимьяна.
***
Приходит ночь тяжелой полосой
и открывает студию бессонниц –
но смерть не ку-клукс-клановец с косой,
а девочка, ловящая лимонниц.
Я побывала бабочкой в саду,
и к полночи телесность подытожу –
в природу, как лимонница, уйду,
через сачок отцеживая кожу.
***
Был лес похож на творчество Шагала,
вдали визжала электропила,
я вдоль акаций медленно шагала
и воду минеральную пила.
Земля и небо сделались контрастны,
я не забуду этого вовек –
нечесаный, суровый, сине-красный,
мне перекрыл дорогу человек.
Он вышел из кустов неторопливо
и встал, неотвратимей, чем скала,
уверенно сказал: Отдайте пиво!
И я ему бутылку отдала.
И он ушел сквозь дикие растенья
в шиповник, как в распахнутую дверь,
спиной сливаясь с собственною тенью,
туда, где обретается теперь.
***
Разливая по улицам свет,
ходит солнечный круг, как молочница,
а за ним по небесной траве
облака молодые волочатся.
По аллеям трясутся дубы,
словно кто-то их палкой отряхивал –
это бум скандинавской ходьбы,
а не новая титаномахия.
И река, раскрутившая жгут
вод ребристых, течет лесопарками,
и туда же от смерти бегут
стайки бабушек с лыжными палками.
***
Тимуру, дворнику, известно – ничто не вечно под луной,
ночами звезды отцветают и пух летит над проходной;
ложатся под ноги частицы светил, просыпанных с высот,
Тимур их бережно сгребает и к бакам мусорным несет.
Чтоб утром офисные люди у входа выстроились в ряд,
за электронной сигаретой обговорили все подряд –
что неприветливый охранник за турникетами сидит,
и день расписан по минутам, и тачка куплена в кредит,
что собран мир неторопливо, но есть ошибки в монтаже,
что он стареет и колеса скрипят на каждом вираже.
***
Из фляги выпивши за здравие,
в своих шахтерках неизменных,
устало шаркая по гравию,
идут рабочие со смены.
Они идут, черны и дюжинны,
бросая касками зарницы –
их дома ждут, готовя ужины,
бухгалтерши и продавщицы.
Простерлось справа поле пыльное,
а слева – балка слюдяная,
и небо грубое, двужильное,
светлеет, звезды пеленая.
Шахтер – основа мироздания.
И террикон, как черепаха,
застыл в режиме ожидания
за остановкой Красный Пахарь.
***
Эластичные космы
поразвесили ивы,
и спокойно, сквозь космос,
в руки падают сливы.
Мы закутались в грозы,
как в седые фланели,
и сердца на березах
от дождей потускнели.
Мы себя через годы
провели незаконно,
все бесчинства погоды
наблюдая с балкона.
Боже, что мы за люди?
Как сродниться с лесами,
если простенький лютик
по сравнению с нами –
исполнитель балета,
грациозное тело.
Скоро кончится лето.
Ну и пусть. Надоело.
***
Покуда солнце в форточке горит,
о чем молчать мечтательной натуре?
Я научилась с ветром говорить
о личности в большой литературе.
Откроешь лес – увидишь сериал,
и автора на ветке – паучиху,
Как тетерев Каренина сыграл!
Как Анна воплотилась в облепиху!
А ягоды трагических кустов!
А линия черемух-королевен!
А яблони устойчивых сортов –
Улицкая, Сорокин и Пелевин!
Горчичный свет польется с высоты,
деревья онемеют, станут голы,
и полетят, как желтые листы,
причастия, союзы и глаголы.
***
На плечо себе набросив
тучи, словно соболя,
наблюдаю на откосе,
как вращается Земля:
хорошо идет, спросонок
пролетает между звезд,
будто маленький теленок,
ест космический овес:
я придумала пространство
для удобства и души,
и теперь мое гражданство
населяет камыши,
и теперь в морозной пасти
жмет на скорость снегоход.
Кто там звезды копипастит
в наш районный небосвод?
Краснолицый небожитель
в белой шапочке из роз –
Снега нет, но вы держитесь! –
восклицает Дед Мороз.
***
Медленной птицей летит свысока,
свет, опереньем похожий на дождь –
смотришь на дерево, на облака,
и неспеша к магазину идешь –
видишь, навстречу старик на горбе
сетку с картошкой, хромая, несет,
и понимаешь, навстречу тебе
старость твоя по дороге идет.
и понимаешь, пройдя через двор –
жизнь – это море, бери да плыви,
и, погружаясь в счастливый раствор,
тонешь в волнах безответной любви.
***
Помнится, бабушка в небо летела,
круглая, как дирижабль,
щурилась, звать меня Аней хотела,
грабли учила держать,
я же плевала на бабкины грабли,
глупая – все нипочем –
помню, четыре уставшие цапли
реку открыли ключом,
помню хрипатый щелчок самострела,
дрогнувшего рыбака,
иву, что после от горя сгорела,
но не сломилась пока.
Я утверждаю геральдику рода,
подлинный смысл синевы –
белые хаты, костры в огородах,
запах паленой ботвы.
В теле моем до преобразований,
до неудач и потерь,
помню, гостила какая-то Аня.
Где она бродит теперь?
***
Саму себя водой заволокла
и стала интересной человеку –
я эту реку вижу из окна,
когда хочу увидеть эту реку.
Задавлена тисками берегов,
она идет подвижными шелками,
я брошу камень – от его кругов
задвигают налимы плавниками.
И рой поденок тучею седой,
как мы, примерно на одно мгновенье,
поднимется над белою водой
и перейдет в другое измеренье.
И может быть когда-нибудь потом,
не эта, а какая-то другая
завечереет речка под мостом,
и загрохочут рельсы, убегая.
***
Посмотреть на клен с балкона,
черепахе бросить корма
я спешу, минута – это
исчезающая форма.
Так вот встанешь в тихом доме,
светом утренним залитом,
и поймешь, что все минуло,
что исчерпаны лимиты.
Пели иволги, а после
улетела в небо стая,
жил старик, но летом умер,
снег лежал, потом растаял.
Даже облако из пыли
постепенно стало солнцем –
все когда-нибудь исчезнет,
все когда-нибудь вернется.
И панельные районы
в белой дымке растворятся,
потому что время это
обнуление пространства.
***
Не слышится «Владимирский централ»,
проспекты от ветров перекосило –
прохожие отправились в астрал,
пока нас в поликлинику носило.
Но где мы были? В выжженной траве.
Куда мы шли? История не знала.
Мы обитали в глупой голове,
теперь живем в мозгу у маргинала.
Мы выполняем заповедь Кремля,
сидим в домах и смотрим в мониторы –
когда исчезнут небо и земля,
останутся лишь древние соборы.
Идет навстречу дева из стекла,
по тротуару звякая стопами,
подумаешь – вот смерть моя пришла –
а это просто маска с черепами.
***
Как много делалось со мной –
когда-то, помнится, некстати,
я умирала под луной
на незаправленной кровати,
я воскресала, а потом
я снова уходила в место,
где волк с лазоревым котом
играли музыку оркестра;
моя недолгая душа
весной сворачивалась в завязь,
я умирала не спеша,
на цвет жасмина распадаясь;
я воскресала – белый дом
являл мне черные рояли,
где розу, ставшую гнездом,
дожди и ветры разоряли,
я горло песнями драла,
коту и волку подпевая,
