– Ты хороший человек?
Алиса уставилась на мужчину, широко раскрыв глаза, и от страха не могла произнести ни слова, хотя больше всего ей хотелось кричать – от страха.
– Ты хороший человек? – снова повторил он ей, не отпуская ее руку, в которую вцепился за несколько секунд до этого. – Мне важно знать, что я отдам это хорошему человеку. Это все, что я успею сделать.
Мужчина говорил тяжело, дышал со свистом, а стоял, согнувшись почти вдвое. Но он был очень сильным, и даже в этом состоянии мог удерживать женщину одной рукой. Второй он держался за живот, и сквозь пальцы капало страшное, не то черное, не то красное, что уносило его силы, уносило его жизнь.
– Ты хороший человек? – снова повторил он.
И тут Алиса поняла, что надо отвечать, что он безумен, и что он, возможно, умирает, а еще возможно, что в эту свою смерть он хочет забрать и ее, и все зависит от того, что она скажет. Всего за секунду промелькнуло это в ее голове, а еще то, что никогда она не боялась ходить домой короткой дорогой через гаражи, чем очень гордилась, и что никогда с ней ничего не случалось, а вот сегодня – пожалуйста! Схватили ее за руку, когда до дома осталось совсем ничего, а спрашивают не про кошелек или жизнь, а про то, хороший ли она человек. И она кивнула, словно головой дернула, попыталась что-то сказать, но только пискнула чуть слышно. Но видно, и этого хватило таинственному незнакомцу.
– Ты хороший человек, – повторил он, на этот раз утвердительно. – Я уже не спасусь. Я украл у них деньги, много денег, миллионы. Я думал, они меня не найдут, потому что я умнее. Но я не умнее, и они меня достали, а теперь я боюсь, боюсь умирать. Я сказал себе, что помогу хорошему человеку, и это мне зачтется ТАМ, если там что-то есть. Они забрали деньги, но не все. У меня осталась карточка, там всего полмиллиона, даже меньше, они подумают, что я их потратил, я ведь бегал от них целый год! Забери карточку, отдай деньги на доброе дело.
Хватка его ослабла, и он согнулся еще сильнее. Он захрипел, зашатался, но через пару секунд словно очнулся и продолжил:
– Не выдавай себя, не говори, что у тебя такие деньги. Раздели их, раздай, куда сама знаешь.
Теперь Алиса могла убежать, могла толкнуть его, но не стала. Она посмотрела ему в лицо и поняла, что не только она боится, но что и он полон ужаса.
– Ты боишься? – прошептала она и сама поразилась тому, что сказала. Разве это говорят преступникам, которые хватают тебя за руку на дороге мимо гаражей?
– Я боюсь, и я не хочу этого. Забирай карточку и уходи… В кармане куртки, рядом – записная книжка, там пин-код, последние четыре цифры… номера телефона, где написано… Эрик Риш. Эрик Риш – это я такое имя себе придумал, хотел уехать за границу, а сам…, – он открыл рот, ловя воздух, больше уже не в силах продолжать.
Вдруг он выпрямился во весь свой рост, и Алиса увидела, что он очень высокий и сильный, вытянулся в струну, а потом опять согнулся и упал.
– А сам умер на окраине города в гаражах, – закончила за него женщина, еще толком не придя в себя от страха. И опять она поразилась своим словам. Кто же говорит такое, когда так страшно?
Никогда на нее не нападали, никогда она не видела столько крови, никогда не видела, как умирает человек. И никто никогда не спрашивал у нее, хороший ли она человек, чтобы отдать ей кучу денег. Когда пришла мысль о деньгах, она словно встрепенулась, присела на корточки и аккуратно, чтобы не запачкаться, полезла рукой в карман покойника. В правом не оказалось ничего, а в левом – все, как он сказал: яркий кусочек пластика и аккуратная записная книжка в кожаном переплете. И что делать теперь? Куда-то звонить? Закричать, как в фильмах ужасов, и побежать сломя голову, пока кто-то не остановит, не успокоит, не решит все проблемы? Спокойно, как ни в чем не бывало, отправиться домой и провести вечер за ничего на значащими занятиями с мужем и ребенком? А что делать потом? И нужно ли рассказывать про карточку и про деньги, да и есть ли они вообще, эти деньги? Не бред ли все это умирающего? Да и стоит убедиться, он правда умер, этот человек? Может, надо проверить, найти пульс, сделать искусственное дыхание, надавить энергично на грудь и считать про себя – раз-два-три?
Сжав карточку в руке, Алиса решилась наконец-то сделать шаг. Она тихо-тихо ступила назад, отходя от того, что только что было живым, сильным, еще молодым мужчиной. Страх ее был странным, она осознавала, что боится, и в то же время часть ее была спокойной, именно эта часть забрала карточку и уже думала, стоит ли звонить в полицию, или пусть найдут этого человека другие, те, что придут за своими машинами утром, или пойдут здесь короткой дорогой. Вдруг в полиции захотят ее обыскать и найдут карточку, а там – кто знает? – много денег, которыми нужно правильно распорядиться. Ведь такова была последняя воля покойного, которую, кажется, принято уважать. Так думала спокойная Алисина половина, которая словно вступила с ней в диалог и шептала: «Там может быть много денег… И никто об этом не знает… А тебе так хотелось бы, чтобы хоть часть осталась тебе… Ведь можно отдать на добрые дела не все, совсем не все, чуть-чуть оставить себе, ведь правда?» Эту новую Алису, которая обнаружилась за Алисой-трусихой, надо было прогнать, потому что думала она что-то совсем неправильное и неуместное.
Алиса, настоящая Алиса, еще раз посмотрела на человека, под которым растеклась красно-черная лужа, встряхнулась и решила просто уйти – уйти домой. Там все привычное, знакомое, как каждый вечер. Там теплый ужин, там бормотание телевизора, там мягкие тапочки и родные люди, и никто из них не спросит, хороший ли она человек, держась рукой за окровавленный живот. И вдруг она поняла, что нет никакой второй Алисы, что есть только та, что боится, боится до ужаса, до крика, и тогда она развернулась и побежала со всех ног.
