Девица шла по топкой болотистой тропе босая и простоволосая.
Ступни вязли в мягких травах, тревожили мох. Безлунная ночь гладила озябшие плечи, покрытые лишь рубахой, вышитой знаком вспаханной земли – узор невесты. Сменит суженая девичий убор на платок мужатой бабы, узлом вперёд, так и вышивку надобно будет сменить: вспаханное поле – на засеянное, призывающее достаток в семью и предрекающее здоровых и крепких деток новобрачным.
Вот только Ивушка не грезила синим узором на рубахе вместо алого. И достатка не желала, и деток тоже. Не от того, кого назвали суженым родичи.
– Матушка, родная, – шептала девица, утирая горючие слёзы, – неужто я чем тебя прогневила? Неужто праздничный хлеб в моих руках не подходил, неужто непрочной выходила нить на пряже? За что? За что?!
Тропка истончалась, уводя Иву всё дальше от деревни, но девица не останавливалась. Шла… бежала, как от самого горького горя! Лишь бы не узнали, не поймали и не воротили… Лучше заплутать в лесу, в болоте сгинуть, чем ступить под брачный венец вместе с нелюбимым.
Девица закусила палец, чтобы не взвыть подобно волку. Кому другому суженый мог бы прийтись по нраву. Невысок, но статен, что греха таить? Первый мастер на деревне. Богат… В том-то и беда!
– Батюшка, родный! Неужто не прокормил бы дочурку? Старшего сына женил, да на хорошей семье! Среднего пристроил… Почто младшенькую дурёху отдаёшь?
Но тот и слушать не желал уговоры и просьбы. Шлёпнул за вечерей ладонью, да спасибо по столу, а не по зарёванным щекам.
– Ты мне, Ива, не перечь! Сегодня люблю, завтра не люблю… Придумала тоже! Сказано – замуж. Стало быть, пойдёшь, за кого сказал.
И ведь не за беззубого старика сговорили. Не за малолетку, который под стол пешком ходит. Одна беда: лучше за Хозяина болота, чем за красавца-кузнеца. Хозяин болота не ловил Ивушку за косу в урожайную ночь, не валил наземь да не задирал подол… Да не посмеивался после, подвязывая пояс.
Узнает кто, – засмеют. Не дадут проходу опозоренной, не позволят глаз поднять. Лучше в омут с головой. Лучше в черноту болота юркнуть, спрятаться навек от злословия.
Подол белоснежной рубахи измарался в грязи, острые ветки цепляли ткань, оставляя на ней полосы – тёмные и грязные. Почти такие же, как те, что проявились на запястьях у Ивушки наутро после урожайной ночи. Она прятала их от батюшки с матушкой, а и не стоило бы. Надо было под нос сунуть: нате! Вот как хорош ваш жених!
Нынче не поверят… Сколько времени уже минуло. Скажут: выдумала! Дура девка…
Огни и запахи деревни давно потонули в непроглядном мраке деревьев. Тянуло могильной сыростью и железом от недоброго места.
«Не ходите к болоту!» – учила старая бабка Иву с братьями сызмальства. – «Утащит Хозяин – век не сыщем!»
И Ива слушалась, хоть и манила дорожка из ягод спелой клюквы и брусники, хоть у болота и росли всегда самые крупные да крепкие грибы. Но незримую границу она всё ж не пересекала. До сего дня.
Нынче чудовище из бабкиных сказок страшило её всего менее.
Бескрылая тень мелькнула перед лицом, как бы упреждая, прогоняя из гиблого места. Ива отшатнулась, вскрикнула, да и упала навзничь, уцепившись за корягу, ободрав локти. Алое на зелёном – капли крови окрасили мох. Казалось бы, что ещё нужно? Сами боги ограждают и гонят! Неужто лесные чудища милее красавца-жениха?!
Ивушка поднялась, промакнула рукавами расшибленные локти и упрямо двинулась вперёд.
Под ногами стало мокро, зачавкала земля, готовая проглотить глумную девку, порскнули в стороны лягушки. Заухали совы: беги, беги пока не поздно! Спасайся!
Вот и болото.
Чёрное око его слепо таращилось в нанизанное на хилые деревца небо.
Ива сделала неосторожный шаг, и обманчиво-твёрдая земля провалилась, заглатывая ноги по колено.
– Мамочки!
Визг захлебнулся в сытом чавканьи трясины.
Молиться бы всем богам, звать на помощь… Но, коль уж дал слово, – держи. Особенно если это слово Хозяину болота.
Ива сцепила зубы, стараясь не думать о ледяной пустоте, облизывающей ступни.
Правда ли, нет ли, но бабка сказывала, что когда-то в болото уходили несчастные девушки. Кто остался вдовой, кто не сумел соединиться с любимым в этом мире. Или вот, как Ива, кто не желал замужества.
– Забери меня, Хозяин болот. Стану тебе бездыханной невестой, стану бледной тенью и верной женой с недвижимыми руками. Станут волосы мои зелены, а ноги прорастут осотом. Только забери к себе, защити!
И тут болото… задышало. Чёрная вязкая жижа всколыхнулась, запузырилась, точно под нею бродил утопленник, пошла буграми.
Ива закрыла рот узкой ладонью, чтобы не закричать, но всё равно заскулила, как подбитая псица.
Трясина ожила, перекатывалась волнами, которым здесь, в безветренной чаще, взяться было неоткуда. Заросли ряски треснули, выпуская на волю нечто жуткое, голодное, одинокое…
Тишина резала уши. Не переговаривались лягушки, не шептались деревья, не шуршали крыльями птицы. Всё замерло в ожидании рождения чего-то нового, неизведанного. А потом болото застонало. Болезненно, дико. Стон проникал под кожу колючими иглами.
Чёрная вода собралась к центру и выросла подобно кочке. Поднялась выше, выше, ещё… Вот уже чёрное нечто в человеческий рост стояло посреди топи как на сухом. Вот оно двинулось к Иве.
Девушка рванулась, но трясина лишь крепче ухватила: попалась!
А Хозяин болота приближался, тянулся к ней, к единственному источнику живого тепла в этом гиблом месте. Он подходил ближе и ближе, всё боле становясь похожим на человека.
Чёрное и страшное замерло совсем рядом: коснуться можно. Но касаться его не хотелось. Затянет, проглотит, превратит в ничто.
– Я пришла к тебе по доброй воле, – пролепетала Ива.
Нет уж, она не отступит и не станет молить о пощаде. Она точно знает, что есть монстры пострашнее этого.
Хозяин затрясся от беззвучного смеха и поднял руки… подобие рук. С усилием провел ими по телу сверху-вниз, словно обмываясь. Чёрная жижа стекла, обнажая силуэт. Почти человеческий, почти осязаемый. Он был худ и высок. Бледен, наверное, почти так же, как попавшаяся в ловушку Ива. По его груди и спине, по коже, не видевшей солнца многие десятилетия, густыми каплями ползла чёрная вода.
– Невеста, – усмехнулся Хозяин болота. – Что ж, будешь моей невестой.
Он наклонился к ней, прижался чёрными губами к губам, оставляя после себя привкус плесени, потянулся обнять…
И без того едва различимый зеленоватый свет блуждающих болотных огней померк, а Ива сползла наземь, окончательно распрощавшись с рассудком.
Глупая упрямая девка.
***
Глаза слепо таращились в слишком яркое небо, но закрыть их не было моченьки. Недвижимые руки и ноги, широко раскинутые, озябли, а рубаха насквозь пропиталась вонючей болотной жижей. Любопытная стрекоза покружила перед бледным девичьим лицом, унеслась, вернулась и аккуратно пристроилась на кончике носа.
