Они столкнулись на берегу, за спиной оставался недостроенный мир, и достраивать его не было никакого желания. Строительство помолодевшему герою. Счастья точно не принесет.
– Заканчивай с этим, – резко произнес Мефистофель, мы займемся другим делом, этим пусть занимаются те, кто должны.
Фауст уставился на него, хотя казалось, что ему все надоело до чертиков просто.
– И что мы делать станем? – Спросил он сердито.
Мы переместимся в иное время, поищу для тебя более подходящее, чтобы ты смог все исправить и наконец стать и любимым и счастливым.
– А такое время точно есть? Оно существует.
– Я точно не знаю, но должно где-то быть.
– А по-другому никак нельзя?
– Никак, нечего было связываться, меня вызывать, помер бы спокойно, и мы все никакого бы горя не знали, а раз уж начали все это, то придется и заканчивать.
Говорить больше не хотелось, и Фауст только махнул рукой, что-то похожее на надежду, смутную надежду, появилось на его лица.
Времена выбирал Мефистофель, и похоже было на то, что он их очень плохо знает или издевается специально.
Но не стоило учить ученого, его же только портить. Фауст и не учил. Ему хотелось только одного, скорее покинуть этот мир, сложив из льдинок слово «Счастье», но оно никак не складывалось, рассыпалось и таяло на глазах, а это значило, что ему снова придется туда вернуться, туда – это в новую жизнь, непонятно какого времени и все начинать сначала.
Глава 1 Век20 первая половина, год неизвестен
Фауст сидел в кресле около окна.
Так проходили часы и дни, хотя существовало ли для него время, как знать.
На столике лежала открытая книга – альбом живописи. Она всегда была открыта на одной и той же странице – Ян Ван Эйк «Семейство Арнольфини».
Что за странная такая причуда гения?
Из глубины веков на него взирал его двойник. Черты человека, изображенного на полотне, с удивительной точностью повторяли черты его лица.
Он заметил это давно, и с тех пор поверил в то, что иллюзия может быть реальностью, а то, что выдается за реальность, становится иллюзией, это знали и все остальные, кого он связал с собой при жизни.
А ведь удивительно даже не то, что такой портрет существовал в природе, а то, что он нашел его, разглядел – это был знак небес или Пекла.
Наверное, каждый при желании, перелистывая страницы альбомов древних мастеров, смог бы однажды обнаружить собственный портрет, что и доказывает, что ничего не появляется впервые и ничего не исчезает, все мы были в этом мире когда-то, и рано или поздно вернемся сюда снова.
Это служит утешением в дни, когда все было решено с ним окончательно, и доктор очень тихо за дверью говорил Маргарите, что нет у него никакого отрезка времени, словно от него такое можно скрыть, и он сам не знал всю историю своей болезни. Какая ирония судьбы, не просто получить медицинское образование, но и что-то в этом понимать. Изучать медицину в разные времена, не в самых худших университетах, чтобы точно поставить диагноз хотя бы самому себе, и не бояться приговора врачей, не ругать их за ошибки, не судиться с ними, он всегда все знал сам. А врачи нужны были для того, чтобы с ними о чем-то поговорить по душам, как лечиться мы и сами знаем. Ему это определение подходило больше, чем многим другим. Вот уж точно, знания умножают печали.
№№№№№
В эти дни усталый взор его все чаще скользил по портрету неведомого дворянина, который пришел к нему из глубины веков, чтобы убедить его в том, что смерть – это только мгновение, и ничего не кончается в мире с ее приходом, и завершиться не может с нашим уходом на тот свет.
Маргарита захлопнула дверь за ушедшим врачом. Ему интересно было взглянуть на нее в этот момент. Она мягко улыбнулась, но долго выдержать его взгляда не могла, и тоже взглянула на картину, чтобы отвести, спрятать от него глаза, наполненные слезами.
Она его любила больше жизни самой и понимала лучше всех, и точно знала, о чем он думает. Но принять неизбежное и смириться с его уходом для нее невозможно, вот в чем беда. Для того, чтобы вспыхнули такие чувства им пришлось в пятый раз вернуться в этот мир, найти друг друга, встретиться снова, случайно, и теряться в догадках, когда и где они уже были вместе. Своих прошлых воплощений они, как и все мы, не помнили, только какие-то проблески появлялись иногда в душах родственных. Наверное, прежние жизни были такими, что о них совсем не хотелось вспоминать, и хорошо, что можно было стереть прошлые жизни, переформатировав память.
Вероятно, у близких тех, кто тяжело болен, и особенно у самих больных всегда остается надежда на ошибку врачей, на чудо. У них обоих не было такой надежды, поэтому величайшей глупостью было утешать его и говорить что-то о чуде исцеления, когда ему все известно о болезни, ведомо во всех подробностях. А если он что-то не знает, то их старый друг Мефистофель подскажет. Он не станет молчать, тактичность – это не его сильная сторона, скорее наоборот.
Марго даже не могла обещать ему другое чудо, которое казалось более реальным – публикацию его Божественной комедии, главного твоерния в их жизни, хотя ради этого она готова была сама совершить какое угодно безумство. На все готова была Марго, чтобы принести ему опубликованный книгу, но пока это не реально, так же не реально, как излечиться от его недуга. На этот раз он писал ее на русском языке, и в этом была вся прелесть, ничего не надо было переводить с итальянского, теряясь в лабиринтах этого удивительного, но на этот раз чужого языка.
– Так ты мой Вергилий или все-таки Беатриче.
Она усмехнулась, но говорила о другом:
– Я остаюсь, – вдруг вырвалось у нее, – я умру, только когда Божественная комедия 20 века будет опубликована.