Я стою и смотрю в окно своей однушки на окраине Москвы. Живу в Бутово. У подъездов на лавочках – алкаши. Это самые живучие люди: пьют круглый год и редко умирают. Здесь живут мамаши с детьми, которых вывозят в колясках или выгуливают на площадках. Остальные жители здесь не живут, а спят. Отсюда и название – «спальный» район. Их день проходит где-то в городе – в офисах, кафешках, парках, клубах. Сюда приезжают, чтобы залезть в свои берлоги и набраться сил, а назавтра снова штурмовать столицу.
Я стою и смотрю в окно. Ноябрьский дождь ровно льет с неба. Сквозь его потоки и капли на стекле я вижу соседний дом. Мертвый панельный истукан. Я живу в таком же. Они одинаковые. У останков дворовых качелей размокает картонная коробка. Через три, ровно через три минуты я повернусь и покину квартиру, запру дверь, выйду из подъезда, сяду в автобус, везущий к метро, увижу своих попутчиков. Многих из них я знаю в лицо. Они меня тоже. Но мы не здороваемся. Социальный ритуал этого не предусматривает. Меня это устраивает. Я никогда не задерживаюсь у окна подолгу. Вообще нигде не задерживаюсь подолгу. Мне нельзя долго оставаться без дела, нужно все время чем-то себя занимать. Пока я еду в транспорте, я никто. У меня нет имени, пола, возраста, надежд и устремлений. Я часть этого города, часть этого мира из дождя, размокшей коробки и соседнего дома. Я никогда не видел ничего другого и не хочу видеть. У меня есть моя зарплата. Мой спортзал. Мой стрелковый клуб. Моя постель. Мой вечерний телевизор. Если я чем-то не занят, я начинаю проваливаться, и тогда может случиться плохое. Кажется, так они это называли. Да, по-моему, именно так. «Старайся постоянно себя занимать. Не сиди без дела и не думай попусту. Читай, учись, собирай конструктор, занимайся спортом. Иначе ты опять будешь проваливаться». Так говорила мать. Так говорил психиатр.
Когда ты заканчиваешь университет, перед тобой открывается целый мир. Так считается. На самом деле, в тот день, когда ты получаешь диплом, ты просто продолжаешь плыть по течению. Перед тобой не так уж и много возможностей. В университете мы все пили. Я тоже, иногда до рвоты. Можно было продолжить бухать. И спиться. Я знал пару человек, которые поступили именно так. Можно найти работу и пахать до пенсии, обрастать скарбом, семьей, хнычущими детьми, стыдливо ходить на сторону, сажать картошку на даче, хвалить цветы, высаженные женой, стареть. И сдохнуть. Можно выбиться в большие начальники. В этом случае схема меняется незначительно. В первый год жизни после университета, в первый год своей взрослой, по-настоящему взрослой жизни, я понял это удивительно ясно. Я выбрал работу, так как вариант спиться – не по мне. Я никогда не чувствовал желания жить, но и смерть в мои планы не входила. С тех пор я плыл по течению странной реки, которая несла меня к могиле. Менялись моя одежда, мое тело, обраставшее новыми слоями мышц. Занятия спортом стали для меня способом убивать время, любимым приемом удерживать себя здесь, не проваливаться. Я болел, выздоравливал, ездил в отпуск, спал с кем-то, но никогда не был в отношениях, как это принято называть. Я никогда не умел, да и не хотел учиться общаться с людьми. Когда я перестал пить, у меня не осталось друзей и женщин. Меня это устраивает. У меня нет интересов и увлечений. Я просто стараюсь поменьше взаимодействовать с окружающим меня миром. Когда мне приходится разговаривать с кем-то, я начинаю испытывать беспокойство и хочу поскорее закончить разговор. Общение – самый неприятный из социальных ритуалов. Я не понимаю, чего от меня хотят. Когда из моего бытия ушли люди, условно называвшиеся моими друзьями, мне стало легче.
Сколько себя помню, жил будто в схватывающемся бетоне и смотрел на окружающих будто сквозь пыльное стекло. Через десять лет после окончания вуза я был настолько заморожен, что спокойно пережил смерть родителей в автомобильной аварии. Я не плакал на их похоронах. Мне было откровенно все равно. Их кремировали, через неделю я принес урны на кладбище, и угрюмый мужик зарыл их в землю. На могиле я не появлялся ни разу. Им это не нужно. Их больше нет. Не вижу никакого смысла их навещать. Зачем приходить к тому, кого больше нет? Все равно что идти в гости к человеку, зная, что он больше не живет по этому адресу.
Три минуты истекли. Я очень хорошо чувствую время. Могу безошибочно выдерживать паузы между подходами в качалке. Я даже просыпаюсь без будильника. Ставлю его на всякий случай. Проснувшись в заказанное самим себе время и открыв глаза, выключаю его на телефоне. Я так давно не слышал мелодию своего будильника, что успел забыть ее. Мой сон и явь не сильно различны. Поездка в метро, как обычно, занимает сорок минут, после чего я прохожу по залитой дождем мостовой мимо старбаксов, макдональдсов, сбарро и прочих сетевых заведений. Вхожу в огромный вестибюль офисного здания. Подношу пропуск к турникету, возле которого стоит скучающий охранник, молодой парень из Вологды. Он вахтовик, работает пятнадцать через пятнадцать. Не помню, когда он рассказал мне это. Еще меньше понимаю, зачем. Лифт поднимает меня на пятый этаж. Здесь все стерильно. Начиная от прохладного холла с турникетами, до лифта, коридора и заканчивая самим офисом. Это здание класса «А», поэтому ни о каком намеке на жизнь здесь не может быть и речи. Когда вхожу в наш офис, даже у меня поначалу перехватывает дыхание, как будто вдохнул холодный воздух. Ледяные стеновые панели из акрила, имитирующие дерево неизвестной породы, серый каменный пол, мертвящие лампы дневного освещения. Их не гасят никогда, они горят здесь вечно, даже если на улице яркий день. Я буркаю приветствие секретарше на ресепшене, оставляю в гардеробе свою кожаную спортивную куртку и иду в свой отдел по коридору. В нем несколько дверей, каждая ведет в свой отсек. Коридор заканчивается круглым широким пространством с затемненным окном во всю стену. Здесь есть кулер, журнальный столик, диван и кресла. В них никто никогда не сидит. Я вообще не помню, чтобы в этой зоне появлялись люди. Затемненное стекло похоже на экран или на фотообои. Сейчас оно залито дождем и показывает то же, что и обычно: соседнее здание из такого же стекла. Я открываю тяжелую дверь с вертикальной холодной ручкой и вхожу. Коллеги даже не поднимают глаза от мониторов. Работа кипит. Я сажусь на свое место и включаю компьютер. Стол завален отчетами, договорами, какими-то папками неизвестного содержания. На самом деле, все эти бумажки давно пора выбросить, это отработанный материал. Но они дают мне иллюзию тепла. Голый офисный стол выглядит совсем уж тягостно. Тяжелее всего мне находиться в местах, где есть люди, с которыми возможно общение. Метро и автобус не в счет. Там со мной никто не заговаривает, но работа – дело другое. Здесь принято общаться, и поэтому я не люблю приходить сюда. Мне очень сложно поддерживать разговор, особенно если он является самоцелью. Я не нахожу, что ответить, и начинаю нервничать.
