Федор Достоевский - Идиот (адаптированный текст)

В конце́ ноября́, в тёплую пого́ду, часо́в в де́вять утра́, по́езд Петербу́ргско-Варша́вской желе́зной доро́ги на всех пара́х подходи́л к Петербу́ргу.

В одно́м из ваго́нов тре́тьего кла́сса, с рассве́та, сиде́ли друг про́тив дру́га, у са́мого окна́, два пассажи́ра. О́ба лю́ди молоды́е, о́ба почти́ налегке́, про́сто оде́тые и о́ба хоте́ли, наконе́ц, заговори́ть друг с дру́гом.

Оди́н из них был небольшо́го ро́ста, лет двадцати́ семи́, курча́вый и почти́ черноволо́сый, с се́рыми, ма́ленькими, но горя́щими глаза́ми. Его́ то́нкие гу́бы постоя́нно ка́к-то зло улыба́лись. Он был тепло́ оде́т, а сосе́д его́ к ноя́брьской ру́сской но́чи, очеви́дно, был не гото́в. На нём был широ́кий и то́лстый плащ без рукаво́в и с больши́м капюшо́ном, как но́сят ча́сто путеше́ственники зимо́й где́-нибудь далеко́ за грани́цей, в Швейца́рии и́ли, наприме́р, в Се́верной Ита́лии. Он был молодо́й челове́к, то́же лет двадцати́ шести́ и́ли двадцати́ семи́, ро́ста немно́го повы́ше сре́днего, с о́чень све́тлыми и густы́ми волоса́ми, с худы́́ми щека́ми и с ма́ленькой, почти́ соверше́нно бе́лой боро́дкой. Глаза́ его́ бы́ли больши́е, голубы́е и внима́тельные; в них что́-то говори́ло о возмо́жной боле́зни. Черноволо́сый пассажи́р спроси́л с неве́жливой улы́бкой:

– Хо́лодно?

– О́чень, – отве́тил сосе́д. – Я да́же не ду́мал, что у нас так хо́лодно. Отвы́к.

– Из-за грани́цы, что ль?

– Да, из Швейца́рии.

Начался́ разгово́р. Светловоло́сый пассажи́р рассказа́л, что действи́тельно не был в Росси́и бо́льше четырёх лет, что отпра́влен был за грани́цу лечи́ться от не́рвной боле́зни. «Что же, вы́лечили?» – спроси́л черноволо́сый. А сосе́д отвеча́л, что «нет, не вы́лечили».

– Хе! Де́нег, должно́ быть, заплати́ли мно́го, а мы́-то им здесь ве́рим.

– Э́то пра́вда! – заме́тил тре́тий, пло́хо оде́тый господи́н, похо́жий на ме́лкого чино́вника. – То́лько всё ру́сское беспла́тно к себе́ беру́т!

– О, как вы в моём слу́чае ошиба́етесь, – продо́лжил швейца́рский пацие́нт. – Мой до́ктор мне из свои́х после́дних де́нег ещё на доро́гу сюда́ дал, да два почти́ го́да там за меня́ плати́л.

– Что ж, не́кому плати́ть, что ли, бы́ло? – спроси́л черноволо́сый.

– Да, господи́н Павли́щев, кото́рый за меня́ там плати́л, два го́да наза́д у́мер; я писа́л пото́м сюда́ генера́льше Епанчино́й, мое́й да́льней ро́дственнице, но отве́та не получи́л. Так с тем и прие́хал.

– Куда́ же прие́хали-то?

– То есть где остановлю́сь?.. Да не зна́ю ещё, пра́во.

– А позво́льте узна́ть, с кем я говорю́, – обрати́лся вдруг тре́тий господи́н к светловоло́сому молодо́му челове́ку.

– Князь Лев Никола́евич Мы́шкин, – отвеча́л тот.

– Князь Мы́шкин? Лев Никола́евич? Не зна́ю-с, – отвеча́л в разду́мье господи́н.

– О, ещё бы! – отве́тил князь. – Князе́й Мы́шкиных тепе́рь и совсе́м нет, кро́ме меня́; мне ка́жется, я после́дний.

– А что вы, князь, и нау́кам там обуча́лись? – спроси́л вдруг черноволо́сый.

– Да… учи́лся…

– А я вот ничему́ никогда́ не обуча́лся.

– Да ведь и я так, кое-чему́ то́лько. Меня́ по боле́зни не могли́ системати́чески учи́ть.

– Рого́жиных зна́ете? – бы́стро спроси́л черноволо́сый.

– Нет, не зна́ю, совсе́м. Я ведь в Росси́и о́чень ма́ло кого́ зна́ю. Э́то вы Рого́жин?

– Да, я Рого́жин, Парфён.

– Парфён? Да уж это не тех ли са́мых Рого́жиных… – на́чал бы́ло с уси́ленной ва́жностью чино́вник.

– Да, тех, тех са́мых, – бы́стро переби́л его черноволо́сый.

– Да… как же э́то? – удиви́лся чино́вник. – Э́то того́ са́мого Семёна Парфёновича Рого́жина, что с ме́сяц наза́д у́мер и два с полови́ной миллио́на капита́ла оста́вил?