Я не очень дорожил работой, пока не получил пулю в живот и чуть не потерял эту работу вместе с жизнью. Но кусок свинца тридцать восьмого калибра превратил мои кишки в перечницу, и я остался лежать на полу с таким пожаром в животе, какого еще никогда не испытывал. Впрочем, иначе я бы никогда не встретил Занну Мартин и до сих пор крепко держался бы за паутинку минувших радостей, никому не нужный и, главное, надоевший самому себе.
Эта пуля стала первым шагом к освобождению, но тогда я так не думал. Я подставил себя под выстрел потому, что мне было на все наплевать. А плевал я на все потому, что мне было скучно.
В больнице я, понемногу придя в себя, обнаружил, что нахожусь в отдельной палате, за которую несколько дней спустя получил фантастический счет. Едва открыв глаза, я уже пожалел, что не попрощался с этим миром насовсем. Кто-то разжег у меня в животе костер.
Прямо над моей головой шла беседа в раздраженных тонах. После наркоза путаные мысли вяло дрейфовали в мозгу, будто облака в летнем небе. Без всякого энтузиазма я попытался понять, о чем идет спор.
– Нельзя ли ему что-нибудь дать, чтобы он быстрее проснулся?
– Нельзя.
– Понимаете, мы ничего не можем сделать, пока не услышим от него, что произошло. Уже почти семь часов, как вы закончили операцию.
– А до этого он четыре часа лежал на операционном столе. Вы хотите закончить то, что начал выстрел?
– Доктор…
– К сожалению, вам придется подождать.
«Этот парень на моей стороне, – подумал я. – Пусть подождут. Зачем мне спешить в этот скучный мир? Почему бы не проспать целый месяц и, когда они погасят этот костер в животе, вернуться к обычным делам?»
Я нехотя открыл глаза.
Оказывается, была ночь. Электрический шар сиял посреди потолка. Теперь посчитаем. Когда рассыльный Джонс нашел меня, истекающего кровью, на полу офиса и побежал к телефону, было утро. Значит, с тех пор, как мне сделали первый укол, прошло двенадцать часов. Интересно, хватит ли двадцати четырех часов паникующему неудачливому проходимцу, чтобы незамеченным удрать из страны?
Слева от меня стояли два полицейских – один в форме, другой в штатском. Оба блестели от пота, потому что в палате было очень жарко. Доктор справа переливал что-то из бутылки в колбу, откуда жидкость по трубочке текла мне в руку. Другие трубочки тянулись к нижней части тела, наполовину прикрытые марлей. Капельница и дренаж… Мысленно я усмехнулся. Очаровательно.
Рэднор стоял в ногах кровати, смотрел на меня и не принимал участия в продолжающемся споре между медициной и законом. Никогда бы не поверил, что сто́ю так дорого: сам шеф пришел ко мне в больницу. Но потом я понял, что не каждый день кто-либо из его служащих устраивает такие неприятные спектакли.
– Он пришел в сознание, – сказал Рэднор. – И глаза не такие затуманенные, как раньше. Теперь мы, наверно, услышим от него что-то осмысленное. – И он взглянул на часы.
Доктор склонился надо мной, пощупал пульс и кивнул:
– Пять минут. Ни секундой больше.
Полицейский в штатском на долю секунды опередил Рэднора:
– Можете сказать, кто в вас стрелял?
К моему удивлению, говорить было ужасно трудно, но не так, как утром, когда они задавали мне тот же вопрос. Тогда я вообще не мог выговорить ни слова, потому что далеко ушел из этого мира. Теперь я вступил на путь, ведущий назад, но прошел совсем немного. Полицейский несколько раз повторил свой вопрос и долго ждал, пока я выговорю ответ:
– Эндрюс.
Имя ничего не значило для полицейского, но Рэднор выглядел удивленным и разочарованным:
– Томас Эндрюс?
– Да.
– Я уже говорил вам, что Холли, вот он, и другой мой оперативник устроили засаду, чтобы раскрыть одно дело, которое мы расследуем. По-моему, они надеялись поймать крупную рыбу, а получилось, что наживку схватила мелюзга, – объяснил полицейским Рэднор. – Эндрюс – мелкая сошка, слизняк, его использовали в основном как рассыльного. Никогда бы не подумал, что он носит оружие и может выстрелить.
И я тоже не думал. Эндрюс неумело вытащил револьвер из кармана куртки и трясущейся рукой направил на меня. Ему пришлось нажать на курок двумя руками. Если бы я не увидел, что на нашу наживку клюнул всего лишь Эндрюс, то никогда бы не вышел из темноты умывальной комнаты. Я собирался спросить у него, зачем он в час ночи вломился в офис агентства Ханта Рэднора. Мне и в голову не приходило, что он решится напасть на меня, а тем более выстрелить.
Когда я наконец понял, что он и в самом деле готов спустить курок, а не просто машет револьвером для пущего эффекта, было уже поздно. Едва я повернулся, чтобы выключить свет, как пуля по диагонали прошла через мое тело.
Когда я упал, он, всхлипывая и охая, на заплетающихся ногах побежал к дверям с побелевшим от испуга лицом и заячьим страхом в глазах. Он сам не верил в то, что сделал, и был почти в таком же ужасе, как я.
– Когда был сделан первый выстрел? – спросил полицейский.
– Примерно в час ночи, – после паузы ответил я.
Доктор глубоко вздохнул. Он мог не говорить, я и так знал, как мне повезло, что я остался жив. Слабея с каждой минутой, я лежал на полу холодной сентябрьской ночью и с отвращением глядел на бесполезный телефон. Все телефоны в офисе работали через коммутатор. «С таким же успехом можно добраться до луны», – думал я, представляя длинный коридор, винтовую лестницу и дверь в дежурку, где крепко спала телефонистка.
– Описание Томаса Эндрюса я узнаю у кого-нибудь другого, – сказал полицейский, записав в блокнот мой ответ. – Но я был бы рад, сэр, если бы вы вспомнили, во что он был одет.
– Черные джинсы. Очень тесные. Оливковый свитер. Поношенная черная куртка. – Я помолчал. – Черный меховой воротник. Черная с белым клетчатая подкладка. Все потертое… и грязное. – Я опять помолчал, набираясь сил. – Револьвер у него был в кармане куртки справа… Он унес его с собой…
– Ботинки?
– Не видел.
– Что-нибудь еще?
Я подумал.
– Какие-то нашивки… Название клуба, череп и скрещенные кости, что-то вроде этого… на куртке, на левом рукаве.
– Понимаю. Хорошо, теперь мы начнем работать. – Он захлопнул блокнот, улыбнулся и быстро направился к двери, за ним его коллега в форме и Рэднор – наверное, чтобы дать описание Эндрюса.
Доктор опять пощупал у меня пульс, проверил, как поступает жидкость из капельницы, и на его лице отразилось удовлетворение.
– У вас лошадиный организм, – весело сказал он.
– Нет, – возразил вернувшийся Рэднор. – Лошади – очень деликатные создания. У Холли организм жокея. Жокея стипль-чеза, кем он и был раньше. Его тело способно гасить удары, оно привыкло ко всяким переломам, ушибам, травмам, которые он получал на скачках.
