Царствование императора Александра III именуется «эпохой реакции». Если слово «реакция» понимать в его обывательском и упрощенном смысле как противовес «либеральным реформам», усиление полицейских строгостей, стеснение печати и т. п., то этот термин здесь, конечно, уместен. Но если под «реакцией» понимать ее первоначальное (и единственно правильное) значение, то характеризовать этим клиническим термином внутреннюю политику Российской империи 80-х и 90-х годов не приходится. Реакцией называется активное противодействие разрушительным возбудителям человеческого организма (а перенеся этот термин в плоскость политики – организма государственного). Противодействие это вращается в выработке организмом противоядий этим разрушительным началам (в государственной жизни эти противоядия именуются национальной доктриной – твердой народной политикой).
Никакого противоядия разрушительным началам, все быстрее расшатывавшим здание построенной Петром империи, в русском государственном организме выработано не было. Болезнь все ширилась и въедалась в этот организм, нисколько ей не сопротивлявшийся и не хотевший ей сопротивляться. Общество радостно приветствовало раковую опухоль на своем теле, ожидая от этой опухоли своего чудодейственного перерождения. Правительство, предоставленное своим силам, действовало неумело, а зачастую и неумно. Вся его работа в этот период сводилась к борьбе с наружными проявлениями этой болезни, к стремлению загнать ее вовнутрь организма. На корень зла не было обращено никакого внимания – его не замечали и не хотели замечать.
Этот корень зла заключался в изношенности и усталости государственного организма. Здание Российской империи было выстроено на европейский образец конца XVII – начала XVIII столетия. Выстроенный на сваях в северных болотах блистательный «Санкт-Питербурх» являлся живым воплощением великой, но чуждой народу империи. Эти петровские сваи за два столетия подгнили. Вместо того чтоб их заменить более прочными устоями, к ним лишь приставили подпорки в надежде на спасительное «авось».
Государственная машина износилась. Петр I лишил ее могучего духовного регулятора, сообщив ей взамен свою мощную инерцию. Но инерция эта к половине XIX века иссякла, и машина стала давать перебои. Необходим был капитальный ремонт, а ограничились лишь заменой (в 1860-х годах) нескольких особенно сносившихся ее частей.
При таких условиях три устоя русской государственной жизни, правильно формулированные Победоносцевым, теряли свою силу и вообще оказывались неприменимыми. Православие выражалось в вавилонском пленении церкви у светской власти, что неизбежно атрофировало церковное влияние на страну и приводило к духовному оскудению общества, а затем (не в такой, правда, степени, но все же значительному) к духовному оскудению народа.
Самодержавие сводилось к пассивному следованию по раз навсегда проторенной бюрократической – «шталмейстерско-столоначальной» – дорожке, в пользовании уже износившейся и обветшалой государственной машиной и в отказе от какой бы то ни было созидательной, творческой инициативы. Народность постепенно сузилась, перейдя с имперской установки на узкоэтническую, отказавшись от широкого кругозора имперской традиции и пытаясь создать одно великорусское царство от Улеаборга до Эривани и от Калиша до Владивостока. Александр III сказал: «Россия – для Русских», не совсем удачно выразив прекрасную по существу мысль. Екатерина сказала бы: «Россия – для Россиян».
Весь трагизм положения заключался в том, что правительство видело одну лишь дилемму: либо сохранить существовавший строй в его полной неприкосновенности, либо пуститься в различные демократически-либеральные реформы, которые неминуемо должны были бы повлечь за собой крушение государственности и гибель страны. Но оно не замечало третьего выхода из положения: обновления государственного организма не в «демократически-катастрофическом» духе «влево» (как то в конце концов случилось в 1905 году), а в обновлении его «вправо» – в духе сохранения всей неприкосновенности самодержавного строя путем применения его к создавшимся условиям, отказа от петровско-бюрократически-иноземного его уклада, поведшего к разрыву некогда единой российской нации и утрате правительством пульса страны. Этот третий путь стихийно чувствовался славянофилами, но они не сумели его формулировать, не владея государственной диалектикой.
Правительство же царя-Миротворца этого пути не замечало. Обширному и холодному государственному уму Победоносцева не хватало динамизма, действенности. Он правильно поставил диагноз болезни, формулировал даже «троичное» лекарство против нее, составить же правильно эти лекарства и правильно применить их не сумел. Быть может, потому, что больной ему уже казался неизлечимым. Этому ледяному скептику не хватало пламенной веры в свою страну, ее гений, ее великую судьбу. «Россия – ледяная пустыня, – говорил он, – и по ней бродит лихой человек». Люби он Родину-мать любовью горячей и действенной – он этих слов, конечно, никогда не сказал бы.
В 80-х годах можно было бы совершить многое, не спеша перестроить государственную машину, влив старое вино в новые прочные мехи. Но ничего не было сделано – и двадцать лет спустя вступивший в полосу бурь русский государственный корабль взял курс на оказавшийся тогда единственно возможным, но фатально гибельный путь – на путь смертоносных реформ «влево».
Твердо, властно и спокойно вел император Александр Александрович Россию по великодержавному ее пути. В царствование его не случилось войн, как не случилось больших сражений в командование его Рущукским отрядом. Все решения по внешней политике принимались государем лично. Должность государственного канцлера была упразднена, министр же иностранных дел Гирс был низведен фактически до положения письмоводителя при государе.
Александр III следовал мудрому правилу: показать вовремя свою силу, чтобы отбить охоту у других ее испытывать. Англия увидела это в 1885 году. Кушка знаменовала собой конец наглой политики Пальмерстона – Дизраэли и с той поры – до русофобского взрыва 1904 года – антирусская политика Англии велась в «подполье». Что касается Германии, заключившей с Австро-Венгрией военный союз против России, то она убедилась в дальнейшей невозможности загребать жар русскими руками. Попытка Бисмарка создать в пользу Германии «союз трех императоров» успехом не увенчалась. Хитроумной его «системе перестраховок» наступил конец. Александр III проникал насквозь германскую игру, и Скерневицкий смотр 1888 года, где государь любезно чествовал двух немецких императоров – шефов варшавских гренадер, означал в то же время окончание химеры «монархического интернационала», успевшей в три предыдущих царствования принести России столько вреда.
