Красулю увели неделю назад. Пришли какие-то старик со старухой, отдали деньги, накинули на шею петлю из верёвки и повели. Мария проводила их до дороги, до большой осины. Выскочила без платка, без фуфайки, лишь кофту, да сапоги успела надёрнуть. Осенний ветер охлаждал её щёки, растрепал редкие волосы, продувал насквозь тонкую кофточку. Мария торопливо семенила, касаясь одной рукой тёплого бока коровы, сбивчиво напоминала.
– Корова удоистая, молоко жирное, отелиться должна 4 марта. Телится легко, мы с Иваном иной раз бывало и продозорим. Раза три за ночь ходим, и всё нет ничего, а утром я иду кормить, что такое – телёночек лежит, и корова его облизывает.
Марие хотелось подольше побыть со своей Красулей, хотелось похвалить корову в благодарность за молоко, и чтобы новые хозяева её не обижали. Покупателям было не до её сожалений, они торопились до наступления темноты, попасть в свою деревню. Старуха, тепло одетая в сапоги, в фуфайку, в красный, шерстяной платок, сердито тянула за собой корову. Старичок шёл позади, легонько взмахивал прутиком. Про корову они уже слышали и спешили поделиться своими думами.
– Насеновали, так чо корову не купить, – бубнил старик, ожидая от Марии одобрения себе, – сила есть, сколь чо со старухой проворим ещё.
Мария сразу поскучнела, уловив в словах старика упрёк себе, сожаление о своих прежних годах. Они насеновали, у них есть ещё сила, и они вдвоём. А она не сеновала и уже год, как осталась одна.
– Телится хорошо, – повторила Мария тише, робко убирая руку с коровьего бока, – молоко густое. Отстоится в банке, так в три пальца сметаны.
Старуха тянула корову, та послушно шла. Старик снова хвалился, какие они заботливые, трудолюбивые, бережливые: и денег скопили, и сено заготовили. Дошли до осины, Мария постепенно убавляла шаг. Порыв ветра бросил ей в лицо пригоршню листьев. Она остановилась, легонько встряхивая листья, смотрела, как впереди уменьшается силуэт коровы, исчезала красная точка платка старухи. Красуля замычала, замотала головой. Старуха прикрикнула на неё, старичок тоже засуетился. Это запоздалое мычание мигом вышибло град слёз у Марии.
Корову увели неделю назад, а всё казалось, что будто вчера. В подойнике киснет всё ещё не цеженое молоко, на мосту, на лавке лежит маслёнка с тряпкой, где то в загоне валяется низенькая скамеечка, которую Мария приспособила для дойки. Ничего Марие не надо, пропало желание что то делать, о чём то заботится. Всю жизнь жила с коровой, а сейчас нет её. Вместе с заботой ушло и звание хозяйки коровы, а значит и владелицы мяса, молока. Было за чем приезжать к ней сыну Ваньке и дочке Вальке. Приедут, сметаны возьмут, молока, каждый год телёнка убирали, а сейчас осталось только три курицы. Бросила им с крыльца миску зерна и скорей из пустого загона. Голова приболела, лежала Мария под одеялом целыми днями. Горячий чай попьёт с сухой малиной, да с чёрствым хлебом, тем и сыта.
Полное равнодушие овладело Марией, даже дети не особо беспокоили её. Они оба пристроены, живут в городе. Вообще то они исполнили главную мечту родителей – перебраться в город. У обоих есть дом, семья, работа. Всё же иной раз Мария сомневалась в правильности их выбора. Ей хотелось не совместимого: чтобы дети её жили в городе, (где есть школа, магазины, больница, асфальт) и чтобы она могла каждый день отнести им свежего молока, мяса, яичек, позвать на помощь в огород или на покос. Ещё её удручало, что Васька, сын подруги Фроськи, стал фермером. У него десять коров, две лошади, много овец, гусей, куриц. Он хозяин, на него работают, он всё ровно, что прежний председатель Николай Иванович. Хотелось бы Марие вместо щуплого Васьки видеть своего Ваньку, пусть не такого высокого и широкоплечего, как его отец, но всё, же выше фермера и шире в плечах. Работа сына считалась Марией примитивной – знай, крути баранку. И сам он с его весёлостью и беззаботностью казался матери пустым, легкомысленным человеком. Он приезжал раз в неделю, колол дрова, заносил воду, неловко топтался у дверей, ждал, когда мать наполнить его банки молоком или сметаной. При расставании он непременно напоминал, что пора бы ей перебираться в город, а здесь одной и страшно, и скучно. Мария морщилась, не довольно поджимала губы, тяжело вздыхала, отворачивалась. Переезжать, конечно, надо, но не хочется. В народе говорят, что два переезда равны одному пожару. Это в молодости, когда душа человека ещё может вместить в себя нечто новое, не привычное. Для Марии сейчас переезд, это даже не пожар, – после пожара можно снова построиться и жить. А вне этого дома, этой опустевшей деревеньки Мария своей жизни не представляет.
Дочь приезжала реже. Всегда привозила хлеб, колбасу, конфеты, что либо по мелочи, вроде соли, сахара, спичек или ниток. Она мыла пол, заносила воду и тоже уговаривала мать переехать. В последний свой приезд, в начале сентября, Валька сняла с окон занавески, убрала половики, снова напомнила.
– Давай, мама, не тяни больше, в город переезжай. Домик мы тебе купили, от нас не далеко, магазин рядом, больница близко. А в домике я всё сделаю, как здесь. Занавески эти повешу, половики положу, лавку Мишка прибил, печь там стоит на этом же месте. Стены я зелёными обоями оклеила, как и здесь. На улицу не выглядывай, так и не заметишь, что не в деревне.
– На улицу не выглядывай, уши заткни, под одеялом сиди. – насупилась Мария. Хорошо ей, молодой и здоровой, прижилась в городе, не тянет на родину. Видела Мария тот домик: потолки низкие, печь узкая, палатой нет и перед окном пусто – ни кусточка, ни деревца не посажено.
Валька стояла рядом, виновато улыбалась. Деньги на дом занимала, брата, мужа уговаривала, а мать всё не довольна. Сама уже не молоденькая, тоже седые волосы растут. Заметила Мария печаль дочери, успокоилась, смягчилась.
– Гераньку мою ещё возьми с собой, пусть она меня там встретит, – попросила.
– Да-да, – обрадовалась Валька, прижала горшок к груди. Полные когда то щёки опали, морщинки вокруг глаз прорезались. Платье синее в частых складках, на груди цветут васильки. Раньше это платье Любка, старшая внучка, носила, выглядело оно нарядным и модным. Сейчас у Любки другие платья, модные и нарядные, это она уже не наденет. И приходится Вальке за дочерью донашивать, чтоб сэкономить на домик. В своё время так же поступала Мария и мать её, Анна.
