Вдохновлены травой,
мы делаемся, как все.
И. А. Бродский «Чёрные города»
Они думали про себя: мы никогда не проигрываем. Просто однажды устали от рутины: она была так однообразна, как льющаяся из крана вода; из крана, который забыли выключить в ванной – и вот она лилась-лилась, перескочила на пол, затопила соседей, а теперь поднималась выше, чтобы затопить собой ещё и этих двоих.
Попытки вырваться из этого потопа предпринимались смехотворные: клуб по пятницам, тусовки на выходные – там эта вода, как считали они, не могла достать, и в эти часы они чувствовали себя свободными.
Правда, выдуманная свобода со временем перестала радовать: алкоголь больше не доставлял былое удовольствие, приходилось выпивать больше…
Больше, ещё больше.
Четыре дня в неделю она – уважаемый человек, знает всё и обо всём; он – тот ещё борец за справедливость (которую, кстати, редко удавалось найти, но он справлялся); а в остальные три дня – оба превращались в то, от чего в детстве тошнило, выворачивало наизнанку, и смотря на это (там, в далёком детстве), оба, хоть ещё и не были знакомы, говорили в голос:
– Со мной этого никогда не случится.
Вскоре три дня превратились в четыре. Потом в пять. В шесть. В семь…
В месяц.
В полгода.
А вода и не думала отступать: из-за сырости плесень и грибок сожрали стены, стала протекать крыша, тепло сменилось холодом – комната погрузилась во тьму.
Она уже не была уважаемой, но всё ещё знала всё и обо всём; он уже не добивался справедливости, так как знал (всегда знал!), что это – понятие относительное: её нет, и она есть.
Тёмными тенями они бродили по своим комнатам, вползали в кухню, и только белые просветы рассыпанного на стол порошка могли их оживить и одновременно уничтожить; особенно когда его перестало хватать: она могла вцепиться ему в лицо своими острыми ногтями, чтобы вырвать у него из-под носа эту полоску белизны; он мог оттолкнуть её так, чтобы она встретилась со стеной, видимо, рассчитывая, что тьма, в которую погрузилось их убежище, – поглотит её раз и навсегда.
Внезапно пропала и белизна: она перестала появляться, её неоткуда было взять, знакомые, которые могли бы её достать, – вдруг пропали, забрав с собой последнюю надежду.
Она умоляла его достать и спасти их обоих, он в это время превращался в беспомощную выцветшую тень: слабее обстоятельств, но сильней той, которая просила о помощи.
– Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Она зудила, как и его желание: найти и спастись, от этого он боялся стать ещё слабее, потому пока хватало сил заткнуть её – снова и снова отправлял её в стену, пока и эти силы его не покинули – в тот самый момент, когда она вдруг замолчала.
– Не оставляй меня! Слышишь! Не оставляй!
Он тащил её к окну, надеясь снова увидеть её лицо – лицо человека, той, которая всегда была рядом, а не той тени, в которую она превратилась вместе с ним.
В окно уже рвался рассвет. Как же они оба когда-то давно любили встречать рассвет: предрассветная прохлада, розовеющее небо, гаснущие далёкие звёзды, ожидание появления самой яркой, самой долгожданной звезды, которая рассеет тьму.
Она дышала. Он усадил её на подоконник и присел рядом – так они всегда делали, пока не превратились в тени. Она открыла глаза и отвела взгляд к окну.
– Сегодня наступило двадцать шестое?
Он хотел было посмотреть на календарь, но в голове само собой всё посчиталось – двадцать шестое.
– Да, – ответил он, облегчённо вздыхая и закуривая: она его не оставила.
– День борьбы с наркотиками, – усмехнувшись, сказала она, не отводя взгляда от неба за окном.
– Они победили, – опустив голову, ответил он.
Жрать, бухать, забыть
>соавтор: Ирэна Денидова
«Красная-красная кровь —
Через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жива.
И согрета лучами звезды
По имени Солнце».
В. Р. Цой
– Сейчас бы «Heineken», а не вот это вот всё, – Ира смотрит в окно и выпускает сигаретный дым, запивает свою дозу никотина кофе; в голове гудит – это первая сигарета нового дня, первая чашка кофе; сон нехотя отлипает, но Ира с удовольствием бы вернулась в кровать и накрылась бы с головой одеялом, чтобы вновь настала тьма.
– Что, всё? – Неля так и сидит на подоконнике, не отрывая взгляд от того, что происходит внизу, ниже на семь этажей: солнце вновь озарило муравейник, и муравьи выбежали в поисках… Чего? Ей бы лупу, чтобы поджечь эту движущуюся массу.
– Ехать надо, а там опять всё серое, грязное, тучи, облака, – Ира отходит от окна, тушит сигарету в пепельнице, проходит к раковине, чтобы вымыть свою чашку из-под кофе.
– Ну, не знаю, – усмехнувшись и спрыгнув с подоконника, говорит Неля, – представь, что кто-то другой хочет быть фотографом и жить в Питере. Так что не ной и пиздуй давай.
– Бодрящий пинок, с тобой не суициднешься, – Ира домывает кружку, выключает воду. Нужно идти в душ, но вместо этого, зная, что опоздает, она садится за стол и снова закуривает.
– А ты ещё и суициднуться хотела? – Неля тоже садится за стол, но курить, пока нет желания. – А как? С моста? Газ? Вены? Окно?
– Не дождёшься, – Ире становится смешно, она и сама не знает почему. Они так часто говорят о смерти, что в неё уже не верится, все разговоры о ней превратились в утренний анекдот.
– Просто нужно определиться: день рождения готовить или похороны? – откинувшись на спинку стула, продолжала Неля. – Что надеть сегодня: чёрное или чёрное-чёрное, какое лицо нарисовать, какие мысли и слова подготовить для себя и для остальных.
– А вот интересно, – немного помолчав, продолжила Ира, – похороны в днюху. В свою. Так подгадать, чтобы похоронили именно в днюху. Прикольно же? – она смотрит в одну точку, смутно представляя, как такое может произойти; лёгкость подступает, но воображение не хочет вырисовывать ничего подобного, потому и лёгкость тормозит на половине пути.
– По-моему, прикольнее умереть в день рождения, – донёсся до нее голос Нели. – И чтобы это было внезапно, – голос стал намного ближе, Ира вернулась из своего воображения. Неля уже курит, но почему-то смотрит на серую стенку, которая напротив стола. – Внезапно для остальных, – продолжает она. – Они такие приходят в предвкушении бухла и праздника, а ты сдохла. И их мысли: «Бля, я последний отгул взял ради этого» или «Так хотелось сегодня нажраться, а тут это»; ну, и самые простые: «Что?!», «Зачем?!» и «Ааааааа!».
