Сколько себя помнил Кирилл, с мамой они всегда жили одни. Мама Лена, худенькая, бледная, едва сводившая концы с концами, ему об отце никогда не говорила ничего – ни хорошего, ни плохого и вообще не упоминала о его существовании. Только раз, когда его стали дразнить в детском саду и он об этом со слезами рассказал маме, она, вздохнув, попыталась его успокоить:
– Нет у тебя папы, Кирюш, нет. Вернее, он был, когда ты родился, но мы с ним оказались совершенно разными людьми и решили жить отдельно и забыть о существовании друг друга.
Такой ответ его обескуражил, впрочем, как и, наверное, каждого ребенка в пять лет обескуражил бы факт существования папы, который есть у всех, кроме него.
– Мам, он же есть, – Кирилл и не думал униматься. – Почему он никогда не приходит к нам, не играет со мной? Ведь у всех есть папа. Только у Кати Петровой папы нет. Он умер. Представляешь, мама?
– Кирюш, тебе сейчас сложно это понять, но когда ты вырастешь, ты сам сделаешь необходимые выводы. Так получилось, что у тебя папы нет. Но у тебя ведь есть дядя Саша, он же приезжал на прошлых выходных.
Кирилл задумался. С дядей Сашей ему было очень хорошо. Он катал его на машине – уже вряд ли кто скажет, какой марки она была, достоверно известно только, что очень старая. Дяде Саше «везло» на старые и ржавые машины. Случалось, что часто прямо на середине улицы машина глохла. Тогда дядя Саша, присвистывая, вылезал из машины, доставал из-под сиденья длинную металлическую ручку с изгибом, вставлял ее куда-то под капот и резкими движениями крутил. От этого машина ходила ходуном: Кирилл на заднем сиденье, привстав, чтобы в просвет между кузовом и поднятой крышкой капота видеть лицо дяди, заливался от смеха. Дядя Саша после нескольких поворотов ручки краснел, начинал утирать пот, но продолжал крутить дальше. Иногда рядом на тротуаре собиралась толпа. Ехавшие позади машины сбавляли скорость, чтобы объехать неожиданно возникшее препятствие.
– Эй, ты, мало каши ел? Давай, крути энергичнее, вот угораздило же прямо посредине проспекта!
Дядя Саша молчал и продолжал, тужась, крутить ручку.
– Выброси свой хлам, сдай на лом! – кричал, объезжая их, другой водитель на «Москвиче».
Наконец из глушителя вырывался громоподобный хлопок, двигатель заводился, толпа на тротуаре пугалась и начинала расходиться. Ей вдогонку следовала целая канонада хлопков. Кирилл весело прыгал на заднем сиденье и смеялся. Дядя Саша строго смотрел вслед разбредающимся прохожим.
– Ну что, малой, куда едем? – улыбаясь, спрашивал он, садясь в машину и пряча ручку под сиденье. – Да ты, вижу, развеселился? Всё, спектакль окончен, свечи малость пообгорели, бензин плохой.
Они ехали на набережную, если погода была хорошая, или куда-нибудь в центр города, оставляли машину, немного гуляли. Дядя Саша всегда кормил Кирилла мороженым, покупал его столько, что мальчик едва мог съесть всё. Мороженое быстро таяло, сладкие капли стекали по рукам, и Кириллу приходилось их время от времени слизывать. Совсем другое дело было, когда они шли в кафе. В металлическую вазочку влезало от силы три шарика мороженого. Их можно было есть не торопясь, смакуя.
– Ну что, малой, еще по одной, а? – дядя Саша весело подмигивал, и уже через несколько минут каждый из них уплетал следующую порцию.
Дома мама удивлялась, куда у Кирилла и у дяди Саши разом делся аппетит. Но такое бывало редко: дядя Саша приезжал к ним несколько раз в году, обычно на два-три дня. Он был двоюродным братом мамы Кирилла, когда-то они росли вместе, потом мама уехала в город, а дядя Саша отправился на Север на заработки. Там он и остался. Конечно, папу он Кириллу не заменял да и заменить не мог по той простой причине, что он был добрым, а отца Кирилл представлял непременно строгим.
– Был бы отец, он бы показал тебе! – строго говорила мама, когда Кирилл совершал что-то ужасное: опрокидывал баночку с тушью или крутил мамину печатную машинку.
Они жили в деревянном доме на окраине Петрозаводска. У них на двоих была маленькая комната на втором этаже. Кухня и туалет были общими для трех таких же комнат. Дом был старый, построенный после войны рабочими, вернувшимися с фронта и восстанавливавшими практически полностью сгоревший город. В их комнате пахло сыростью, зимой было холодно, к окнам со стороны комнаты примерзал лед. Кирилл любил растапливать его, прислонив палец к стеклу и стоя так минут пятнадцать.
Он ходил в детский сад с трех лет. Ему там не нравилось, и он исправно капризничал. Мама за это на него не сердилась.
– Пойми, Кирюш, другого выхода сейчас нет, – говорила она. – Мне не с кем тебя оставить. Соседка тоже пошла на работу, присмотреть за тобой и накормить тебя некому.
– А меня не надо кормить и не надо за мной смотреть, я ничего не натворю.
– Я знаю, что не натворишь, – мама отрывалась от работы, переставала читать или печатать и смотрела на него. – Но ты не прав, тебе надо хорошо кушать, чтобы вырасти и поскорее. Да?
– Да, – по-взрослому вздыхал Кирилл и снова усаживался перед телевизором, а мама углублялась в чтение или продолжала печатать.
Он быстро засыпал под стук печатной машинки. Только поначалу он кажется каким-то резким, заставляющим вздрагивать. Чтобы не шуметь, Лена ставила машинку на свернутое ватное одеяло. Машинка начинала стучать непривычно, по-особенному мягко, словно намекая: «Видишь, я стучу тише, поэтому закрывай поскорее глаза и засыпай».
Целых три года мама Кирилла исправно писала диссертацию – днем преподавала литературу в школе, успевая между уроками пробежать по магазинам и заглянуть в издательство, где подрабатывала переводчицей. Работы по переводу с финского было немного: какие-то объявления, аннотации. Она переводила на ходу, чтобы вернуться в школу, провести оставшиеся уроки, забрать Кирилла из садика и вечером после домашних хлопот углубиться в написание диссертации, строчка за строчкой, страница за страницей.
Часть их комнаты была завалена книгами. На рабочем столе стоял небольшой деревянный ящик, в котором по алфавиту были расставлены карточки с названиями книг. Как-то мама отругала Кирилла за то, что он их нечаянно перепутал:
– Я расставляла-расставляла, а ты взял и всё перемешал. Нет, Кирюш, это никуда не годится.
Кирилл понимал, что совершил то, чего совершать не должен был, но всё же уже ничего не мог с этим поделать и, сидя в кресле, наблюдал, как мама высыпает часть карточек на пол и ставит их по алфавиту обратно в ящик. Он хотел спросить, но не мог подобрать нужные слова: почему другие дети в детском саду живут в новых каменных домах с лифтами, в отдельных квартирах, без назойливых соседей, выбегающих из щелей в половицах муравьев. В теплых домах, где нет ни холода, ни дров, ни газовых баллонов на кухне. Где достаточно места и для кровати, и для стола, и для книг. И кухня отдельная.
