Глава 1. Весна в русском Кёнигсберге
Весна 1761 года влетела в Кёнигсберг резвой русской тройкой, звон бубенцов которой слышен далеко в округе. Это и неудивительно – столица Восточной Пруссии уже три года как находилась в составе Российской империи (1), а её жители по доброй воле присягнули на верность императрице Елизавете Петровне. Сам факт входа в город русской армии очевидец того события, А. Т. Болотов, описал так: «Все улицы, окна и кровли домов усеяны были бесчисленным множеством народа. Стечение оного было превеликое, ибо все жадничали видеть наши войска и самого командира, графа Фермора, а как присовокуплялся к тому и звон колоколов во всем городе, и играние на всех башнях и колокольнях в трубы и литавры, продолжавшееся во всё время шествия, то всё сие придавало оному ещё более пышности и великолепия.»
Нынче наступила четвертая весна многолюдного древнего города под Российской короной. Но хотя ласковое солнце всё чаще заглядывало на улицы Кёнигсберга, повсеместно звенела капель, а кучи снега, убранного с мостовых, на глазах темнели и оседали, несмотря на то, что весёлые ручейки бежали по выложенным брусчаткой улочкам вниз, пополняя серые воды Прегеля, по ночам знобящую стынь в город возвращали дующие с Остзее (2) пронизывающие ветра.
…Откуда-то из глубин Королевского замка повеяло холодом. Ветер противно выл и поскуливал в щелях… Андрей Тимофеевич Болотов, недавно получивший звание поручика, служащий письмоводителем у губернатора Восточной Пруссии Василия Ивановича Суворова, а также выполняющий функции адъютанта последнего, накинул на плечи тёплую шерстяную накидку и склонился над своими записями.
Что это был за человек Андрей Тимофеевич? Несомненно, он обладал жизнелюбием, открытым сердцем и пытливым умом. Он ещё с юных лет приучился не страшиться трудностей, поэтому всегда добивался намеченной цели. Даже с наступлением «чёрных полос» в повседневной жизни, двадцатидвухлетний офицер никогда не унывал и не давал падать духом своим сотоварищам, вдохновляя их на большие дела и заставляя поверить в собственные силы. Эти качества не раз позволяли ему выходить с триумфом из самых скверных ситуаций. Окружающие уважали его за честность, ценили за порядочность, безупречный вкус, чувство прекрасного и жажду исследований…
Природа наделила молодого поручика обычной славянской внешностью: прямыми светлыми волосами, зачесанными назад, высоким лбом, несколько крупными носом и губами, внимательными и чуть грустными глазами. Но главное, разумеется, не в чертах лица, точнее – не только в них… В нём чувствовалось некое внутреннее равновесие и душевный покой. Именно такая гармония сглаживает чуть заметные недостатки наружности, делает ровной походку, статной фигуру и осанку.
Кабинет, который занимал Болотов, имел четыре шага в длину и три в ширину. Пара скрипучих стульев, шкаф со служебными документами, небольшой топчан и стол, на котором стоял канделябр с тремя свечами, составляли весь его интерьер. На столе лежали листы бумаги, рядом расположилась чернильница с перьями. Поручик в редкие свободные минуты делал заметки о своих воинских походах и жизни в Кёнигсберге, которая так отличалась от жизни в Петербурге и Тульской губернии, где у Болотова находилось родительское имение.
Здесь же, в Кёнигсберге, в районе Штайндамм поручик занимал комнаты в кирпичном доме, расположенном неподалёку от кирхи, в которой уже не первый год проводились православные богослужения. Подобных домов возле кирхи было много, они плотно прижимались к ней, как спящие щенки к животу матери.
Стоит пересечь Штайндамм с запада на восток, как вы окажетесь в Альтштадте, старинном пригороде Кёнигсберга, ранее бывшим самостоятельным городом. К Альтштадту, с южной его стороны, и примыкал Королевский замок, в котором располагалась резиденция генерал-губернатора Восточной Пруссии.
Сам губернатор прибыл в Кёнигсберг зимой, сменив на этой должности генерал- поручика Николая Корфа. Андрей Тимофеевич искренне обрадовался, когда новый военачальник при первой же встрече сказал ему: «А я знал вашего батюшку, Тимофея Петровича. Отменный был командир…». Корф не отпускал в действующую армию толкового переводчика и расторопного адъютанта. «Теперь, – думалось подпоручику, – новые ветры подуют в противоположную сторону…» Но и Василий Иванович оставил при себе Болотова, направив прошение об этом в Санкт-Петербург. Там не стали возражать.
Здесь, в своём рабочем кабинете Болотов, помимо исполнения служебных обязанностей, любил писать очерки о своей жизни в Кёнигсберге. Как он сам упомянул об этом увлечении: «Охота к писанию начинала уже тогда во мне возрождаться, и я производил первейшие тому опыты…». Обычно он вёл дневники, мысленно представляя, что душевно беседует не только с близкими друзьями, но также со своими будущими детьми и внуками, теша себя надеждой, что со временем потомки тоже захотят поговорить с ним, открыв данный труд.
