Закат. Стол с чаем. Вместе поскучаем
Водная гладь сияла кровавым багрянцем вечерней зари. Ещё минут пятнадцать назад она чернела как старая, забытая на чердаке, железка. А сейчас ярко-рыжее светило совершенно переменило её колор. Оно завершало свой дневной путь и медленно катилося в тенебры ночи. Прямо за далёкие высокие ели. Вот оно тронуло «голову лося», так Мари называла огромное, над вышиной зелёной дальней ряби, древо, то ель могучая стояла с замысловатою вершиной. Потом кровавое ярило другую крону зацепило и, чиркнув изумруд их почти ровных шапок, исторглось из сих пут. Но ночь приходит тихим сапом. Солнце лишь нашло руптуру в ранжире хвойного строенья. И ретирада продолжалась, светило с медленностью зачало вновь теряться в лазоревом пленении своём. Надлесный кусок неба покамест рдел пронзительной краснотой, но и он был обречён – ещё немного надо, и сумрак укроет собой леса, поля и паствы, и озёра. Опять виктория ночи.
– Madame, puis-je me joindre à vous1? – Мари внезапно вздрогнула и мало не избегнула, чтоб чашку с чаем на пол не обронить, голос Фабьена ни с чем нельзя сравнить. Над нею в полумраке почти нависла статная фигура в дорожном синем фраке, белоснежных лосинах и высоких чёрных сапогах. – N’ êtes vous pas contre2?
Она даже не знала по какой причине грустные сии интонации так трогали её, не трогали, пронзали будто острое копьё.
– Oui, bien sûr3, Monsieur, конечно, – не задумываясь ответила она, но тут же спохватилась, – Мсье Фабьен ведь знает, что mon mari, мой муж, заповедал французский в нашем доме, на нём он разрешил мне лишь писать в альбоме. Он вправду полагает, что злочестье всё от санкюлотов, и от базарного жаргона их. А зло ведь может быть и в нас самих. Но посему давайте речь вести по-русски. Вы весьма неплохо владеете российским языком, так скажет всяк, кто вам знаком, –Мари замялась тут немного и добавила, – наверное, паче иных савантов вы знаете все правила, vous maîtrisez4 его намного лучше моего, владеете вы им как будто бы родным.
– Я не могу перечить вам, подобны ментору вы в Элладе древней,
– Растягивая по-московски «а» ответствовал Фабьен смиренный,
– Здесь вы решаете, как нам друг с другом изъясниться.
Итак, позволите мне к созерцанью присоединиться?
– Конечно, но, мой любезный друг, я повторяю,
Я ничего здесь не решаю,
Здесь муж мой добрый умеет всем располагать.
А я сама не безупречно языком моих: ancêtres, ах слово надо знать!
– Предков ваших, желаете сказать?
– способствовал Фабьен ей слово подобрать.
[1]Мари, я могу присоединиться к вам? (фр., здесь и далее)
[2]Вы не против?
[3]Да, конечно, мсье
[4] владеете
– Да-да, vous avez raison5,
Я не совсем владею русским языком,
Хоть он наших отцов и дедов способ изъясненья.
И не подвержено сомненью,
Вы совершеннее освоили его.
Сие усердья торжество!
Какая вам хвала за это!
Какой использовали метод?
– Благодарю, сударыня, судьбе своей я оным одолжён.
Шестнадцати годов оставить Родины пределы оказался принуждён.
Немало предстояло: путь трудный был пройдён,
И там не раз я был спасён.
Скитания по Европе, звон шпаг, блеск эполет,
Покуда я всего-то в двадцать лет
Не оказался в вашем чудном крае как новый эмигрант,
Тогда им правила Catherine la Grande6,
Великая царица. Освоить ваш язык подвигнула необходимость.
Да и способен к языкам я оказался – Божья милость.
И, верю, наречье русское в его московском очертанье, познал я без изъяна,
Хоть и не сыпалось оно как божья манна.
– Надежды ваши справедливы.
Да, обстоятельства были так бурны, так тяжелы судьбы извивы,
Превратностей немало испытали вы,
Легко могли лишиться головы.
А я, увы, родного, нет, слово здесь не то, родной он лишь по предкам,
Но таковым он будет моим деткам!
Так да, родного языка узнанье,
Я от девушки дворовой получала,
Что одеваться мне, девчонке, помогала.
И до сих пор я путаюсь, хотя и знаю,
[5]вы правы, ваш резон
[6]Екатерина Великая
Когда бы надобно сказать в Москве, когда в Москву.
Но, право слово, любой язык сломает голову̀!
Учиться им, конечно, надо смолоду. Ну что ж, угодно ли вам чаю? – Мари сдвинула собеседнику чашечку с рисунком арабесок. Она стояла как довесок, для неожиданного гостя будто была приуготовлена она.
– С превеликим удовольствием, сударыня! Дозволите мне сесть?
– Ах да, конечно, берите это место, и чаю мы попьём тут вместе, – Мари, наполнив чашку Фабьена, изящной ручкою махнула в сторону плетёного соломой кресла с подлокотниками, соделанного местными работниками, – простите, что вниманием вас я обделила!
– Ну что вы, право, ведь я нечаянно для вас ворвался в закатную сию картину, – тут взором де Бомонт вечерний вид лесов окинул, – и извиняться вам не надлежит, – француз поставил чашку на средину, – Премного благодарен вам за ласковый приём и за возможность быть вдвоём.
– Ах, что вы, сударь, я всего лишь чаю предложила. И я заранее прошу меня простить, я не болтушка и просто обожаю лицезреть заходы солнца, когда оно спускается в лесов оконца.
Француз учтиво поклонился. «Как он воспитан, quelles manières7! Скитанья не поставили барьер его манерам, – прошептала себе Мари и вздохнула, – Ах, Боже, вот бы cher Michel8 имел такую цель, хотя б на треть столь куртуазен был! И светится лицом, глазами пронизает! Мари, Мари, угомони свой пыл, пока его твой собеседник не открыл!»
Фабьен де Бомонт был сыном французского дворянина средней руки и вместе со своим семейством из Франции спасался бегством немедля по аррестации Бурбонов двух четы. Надежды жить во Франции пусты, решили и не стали ждать судьбы, пока она не бросит их в Консьержери и не отправит на эшафот как матери сестёр и многих camarades de ce malheur9, товарищей в беде, в Париже и везде, а там рубили главы, и де Бомонты оказались правы. Но без всякой славы обрекли себя на жизнь скитальцев. Maman не стала долго жить у немцев и умерла от инфлюэнцы, papa сумел пристроиться в Саксонии на третьи роли, а Фабьен рекрутировался в австрийские войска, где, впрочем, прослужил почти четыре года, опламенённые в невзгодах. Затем познал стороны разные, чужие, пока попутный ветер не занёс его в далёкую Россию и в её строгие стихии. Воевать охоту он утратил да и не с кем было в оный час – Костюшко учинили ведь разбитие как раз, ещё до появления Фабьена в холодной северной стране, а в поход персидский войска ушли по той весне. Тогда двадцатилетний юноша, имев прекрасное образованье и в экономии хорошие познанья, нацеленные на ведение хозяйства, удачу стал пытать на этой ниве и получилось у него вполне счастливо. Новый эмигрант работать начал как помощник, консультант, в купеческих лабазах, во второй столице, там проходил он свой лицей, а года через три тяжёлых, уменьями благословен, он вышел в управляющие барских деревень, бурмистры, как тогда предпочитали говорить. Лета росли, ему вверяли больше дел, и он в них преуспел, показывал и честность, и искусность, и вот, как человек способный, он принят был сначала пробно супругом Маши, Михайло Семёновичем, распоряжаться вторым своим именьем (вторым по счёту, но не по значенью, ибо считалось в нём три сотни душ одного мужеского пола), Коськовской
