Ника была девочкой славной, отзывчивой. Когда она поняла, что Генка Лутавинов не просто забавно барахтается в переливающейся мазутными разводами воде, а действительно тонет, то захотела помочь. Пусть Лутавинов и подкараулил ее на берегу и пытался сорвать шортики, больно щипал и тискал – все-таки он тоже человек. Ника нашла среди вспененных шапок водорослей и другого речного мусора длинную палку, протянула Лутавинову:
– Держись!
Но тот уже не видел ни палку, до которой все равно было добрых два метра, ни Нику. Что-то другое он видел, бессмысленно таращась куда-то через ее левое плечо. Ника все оборачивалась, не понимая, что же там, у нее за спиной, такого интересного, и тянула дураку Лутавинову палку. Тот пропадал под водой и снова выныривал с хриплым полувдохом-полувоплем. По лестнице с набережной уже бежали взрослые, сверху бросили красный круг. Нику оттеснили, и она потеряла Лутавинова из виду. А потом у двери подъезда, в котором он жил, появилась разукрашенная цветами и завитушками, как киевский торт, крышка небольшого гроба.
Бабушка в тот день долго возилась на кухне и никого туда не пускала. А потом позвала Нику и маму к столу, который успела накрыть праздничной скатертью из вологодского кружева. Нике дали ложку необычной сладкой каши с орешками, бабушка и мама тоже съели по ложке, а оставшуюся кашу бабушка поставила на окно и велела не трогать.
– Это что? – спросила Ника.
– А это, лапушка, кутья. Угощение для тех, кто нашу еду не ест. Как в старину считалось – вроде для душенек, – объяснила бабушка.
– Для Лутавинова?
– Глупенькая. – Бабушка потрепала Нику по гладкой русой голове. – Ему-то уже без надобности.
Саня, когда увидел Нику на школьной дискотеке, тоже подумал первым делом – какая славная девочка. И ничего, что залакированная прическа разваливается. И что платье все время одергивает – платье было модное, синтетическое, чесалось все под ним безбожно. Саня выпил полбутылки пива и любил с непривычки весь мир: и музыка была отличная, и танцевали неловкие парочки в пропахшем острым подростковым потом зале очень здорово. И случайно попавшую в поле зрения Нику, которая забилась в угол, чтобы чесаться там незаметно, Саня полюбил тоже. Решился и подошел к ней, предложил потанцевать. Ника кокетливо повела глазами – красивыми, без дураков красивыми, голубыми с прозеленью, – и спросила:
– А что мне за это будет?
– А я на тебе женюсь, – уверенно мотнул приятно шумящей головой Саня.
И завязалось, закрутилось у них так быстро, как только у старшеклассников бывает, когда на всю жизнь, вдвоем против мира и строгой морали, в старых книгах по школьной программе вычитанной и воскрешенной силой полудетского воображения, потому что – в первый раз. Глаза, губы, груди, рельеф мышц – все было изучено в редкие моменты уединения, используемые жадно и до последней капли, всему вознесена безмолвная хвала. Сане нравился пунктир нетронутых волосков, спускавшихся от Никиного пупка, а Нике – запах его взмокших от постоянного томления подмышек.
А потом их почти бесплотное счастье перечеркнули две малиновые полоски на тесте, который Ника сначала долго не могла достать из упаковки, а потом еще час терпела, не решаясь сделать то, чего требовала инструкция.
Саня пришел знакомиться с Никиным семейством. Состояло оно из мамы, бабушки и парализованного, безъязыкого деда. Дед, обложенный подушками, смотрел телевизор у себя в комнате, а мама с бабушкой смотрели на прижавшихся друг к другу Саню и Нику. В фарфоровых гостевых чашках остывал чай, Ника грызла печенье – ей все время хотелось есть. Удивительно было, насколько мама, бабушка и Ника оказались похожи между собой – те же голубые с прозеленью глаза, кожа светлая, тонкая, «мраморная», те же русые-русалочьи длинные волосы, даже у не поседевшей еще окончательно бабушки…
– Ты ее жалей, не обижай. – Мама Ники сжала Санину руку своей, узкой и неожиданно сильной. – Кто женщин из нашей семьи обижает, тот не живет долго.
Саня кивал и отчаянно улыбался. В кухне что-то с шипением полилось через край, запахло горелым. Мама испуганно охнула и метнулась спасать свое варево. Бабушка проводила ее укоризненным взглядом и придвинулась ближе к онемевшей от смущения парочке.
– Шутит она, не бойся. Если ты к нам с добром, то и к тебе с добром. Только подумай хорошенько, дело-то молодое. – Бабушка понимающе подмигнула. – Если не хочешь всю жизнь с ней жить, отступись сейчас. Доченьку ее мы и без тебя воспитаем.
Вообще-то Саня ждал сына, которого хотел назвать мужественным именем Захар.
– А вы откуда… – начал было он.
– А я, лапушка, все знаю.
Отступаться Саня не собирался: человеком себя считал порядочным и потому твердо решил в свои восемнадцать мальчишеских лет и вправду на Нике жениться.
– Зато не в армию, – говорила Санина мама и, плача, отвешивала покорно наклонявшемуся к ней сыну очередной подзатыльник. – И девочка хорошая вроде… Дур-рак! Но не в армию зато.
Хотя какая армия, Саня здоровьем с младенчества не отличался – и с почками нехорошо, и сердце слабое, и язвенный гастрит. Только в последние полгода любовь к Нике его исцелила – порозовел, вес набрал, даже видеть стал как будто лучше.
Немногочисленный свадебный кортеж чуть не опоздал в ЗАГС – украшенная лентами и колокольчиками машина, в которой везли маму, бабушку и подружек Ники, вдруг заглохла посреди улицы, будто выключилась. И сколько ни прыгал вокруг нее наемный шофер, ни заглядывал под капот – причина поломки не желала себя показывать. Через пару минут она завелась сама, но едва шофер вздохнул с облегчением и откинулся на спинку водительского кресла, как бабушка, обведя всех озорным русалочьим взглядом, шепнула:
– Девять зерен, десятая невеста, кони – ни с места!
И снова оборвалось размеренное урчание мотора, а шофер с матерным стоном ударил кулаком по рулю.
– Мама!.. – нахмурилась будущая Санина теща.
Бабушка улыбнулась девчонкам, девчонки захихикали, и машина благополучно продолжила свой путь.
Жить стали у Ники – Саня с мамой и так еле-еле, со скандалами, умещались в «малосемейке» общежития от химзавода, а таких денег, за которые можно снять свое гнездо, молодожены и в руках никогда не держали. Родилась девочка Верочка, и первой о ее прибытии в мир Сане сообщила теща. Поманила на кухню, выставила на стол бутыль, в которой плеснулось темное. Саня стеснялся пить при теще, да и крепкие напитки его организм еще не умел принимать. Но на душе было так странно и радостно, точно он сдал экзамен на звание настоящего взрослого человека, перескочил, опережая график, из поколения детей в ряды тех, кто сам умеет их делать.
